Рукопись, найденная в Сарагосе

Оглавление

112

– Нет, – возразила она. – Я иду от дома Фелипе дель Тинтеро Ларго.

Оказалось, что отца моего по-прежнему знают под этим прозвищем и занятия у него те же самые.

Однако надо было подумать о выборе места. Возле паперти храма святого Роха я увидел нескольких нищих моего возраста, которые с виду мне приглянулись. Я подошел к ним и сказал, что прибыл из провинции в надежде на милосердие здешних жителей, но что у меня еще осталась горстка реалов, которую я охотно внесу в общую кассу, если она у них имеется. Слова эти произвели на слушателей самое благоприятное впечатление. Они ответили, что у них есть общие деньги у торговки каштанами на углу. Они сводили меня туда, после чего мы вернулись на паперть и стали играть в тарок. В самый разгар игры к каждому из нас по очереди как будто стал приглядываться какой-то хорошо одетый сеньор. Мы уже собирались крикнуть ему какую-нибудь глупость, но он предупредил нас, кинув мне повелительно, чтобы я шел за ним.

Заведя меня за угол, он сказал:

– Дитя мое, я выбрал тебя среди твоих товарищей оттого, что у тебя лицо умней, чем у остальных, а для того, чтоб выполнить мое поручение, нужна смекалка. Слушай же меня внимательно. Здесь будет проходить много женщин, совершенно одинаково одетых: в черных бархатных платьях и мантильях с черными кружевами, закрывающими им лица, так что ни одной нельзя узнать. К счастью, бархат и узоры кружев – разные, по этому признаку нетрудно определить, за которой из прекрасных незнакомок тебе идти. Я – любовник одной молодой особы, которая, кажется, склонна к измене, и хочу хорошенько удостовериться в этом. Вот тебе два образчика бархата и два – кружев. Если ты заметишь двух женщин, к чьим платьям подходят эти образчики, то проследи, войдут они в церковь или вот в этот дом напротив, принадлежащий кавалеру Толедо. И сейчас же беги к виноторговцу вон там на углу; я буду там ждать тебя. Пока – вот тебе золотой, и получишь еще один, если хорошо справишься со своей задачей.

Пока незнакомец говорил это, я внимательно на него глядел, и мне показалось, что он больше похож на мужа, чем на любовника. Я вспомнил о жестокости герцога Сидонии и подумал, как бы не совершить грех, принеся любовь в жертву черным подозрениям гименея. Поэтому я решил исполнить только половину поручения, то есть сообщить ревницу, если женщины войдут в церковь; а в противном случае – предупредить их о грозящей опасности.

Вернувшись к товарищам, я сказал им, чтоб они продолжали играть, не обращая на меня внимания, и лег позади них на землю, положив перед собой образчики бархата и кружев.

Вскоре много женщин стало появляться парами; наконец прошли две, на которых были платья из той же самой материи, что и мои образчики. Обе сделали вид, будто входят в церковь, но, остановившись на паперти, посмотрели по сторонам, не идет ли кто за ними, быстро перебежали улицу и вошли в дом напротив.

Когда цыган дошел до этого места своего повествования, за ним прислали, и ему пришлось уйти. Тогда заговорил Веласкес:

– В самом деле, эта история пугает меня. Все рассказы цыгана начинаются просто, и слушателю кажется, что скоро конец; но не тут-то было: одна история родит другую, из той вытекает третья, наподобие остатков частного, которые в некоторых случаях можно делить до бесконечности. Но для суммирования разного рода прогрессий существуют определенные способы, а тут в качестве суммы всего, что нам рассказывает цыган, я могу вывести только непостижимую путаницу.

– И, несмотря на это, сеньор, – возразила Ревекка, – ты слушаешь его с великим удовольствием; ведь, насколько я знаю, ты собирался прямо в Мадрид, а между тем не можешь нас оставить.

– Две причины побуждают меня оставаться здесь, – ответил Веласкес. – Во-первых, я начал важные вычисления и хочу здесь их кончить. Во-вторых, признаюсь, сеньорита, что общество ни одной женщины не доставляло мне такого удовольствия, как твое, или, проще говоря, ты – единственная женщина, беседа с которой доставляет мне удовольствие.

– Ваша светлость, – ответила еврейка, – я очень хотела бы, чтоб вторая причина когда-нибудь стала первой.

– Какое имеет для вас значение, сеньорита, – сказал Веласкес, – думаю ли я о вас больше, чем о геометрии, или меньше? У меня другое затруднение: я до сих пор не знаю, как вас зовут, и вынужден обозначать вас знаком «икс» или «зет», как мы обычно обозначаем в алгебре неизвестные величины.

– Мое имя, – сказала еврейка, – это тайна, которую я охотно вверила бы твоей чести, если б не боялась последствий твоей рассеянности.

– Не бойся, сеньорита, – возразил Веласкес. – Часто прибегая в процессе вычислений к подстановкам, я привык обозначать одни и те же величины одним и тем же способом. Как только я присвою тебе какое-нибудь имя, ты потом при всем своем желании не сможешь изменить его.

– Ну, хорошо, – сказала Ревекка, – называй меня пока Лаурой де Уседа.

– С большим удовольствием, – ответил Веласкес. – Но также прекрасной Лаурой, ученой Лаурой, восхитительной Лаурой, так как все это – показатели твоих достоинств.

Пока они так беседовали, мне пришло на память обещание, которое я дал разбойнику, – встретиться с ним в четырехстах шагах от табора. Я взял шпагу и, отойдя на это расстояние от табора, услыхал пистолетный выстрел. Направив свои шаги в ту сторону, я увидел людей, с которыми мне уже раньше приходилось иметь дело. Атаман их обратился ко мне со словами:

– Здравствуй, сеньор кавалер. Вижу, что ты умеешь держать слово, и не сомневаюсь также в твоей отваге. Видишь вон ту расселину в скале? Она ведет в подземелье, где тебя ждут с крайним нетерпением. Надеюсь, ты оправдаешь оказанное тебе доверие.