Подросток Савенко

Оглавление

— Ничего, — ответил Эди растерянно. — Мы не празднуем. Мать, может, пойдет к соседям, к тетям Марусям. А отец — коммунист, ему нельзя. И военный. Да и все равно он в командировке.

— Приходи к нам, — предложил Витька. — Бабка и дед верят в Бога, им можно, они не коммунисты. Будет весело. Бабка уже новую брагу поставила. Ты любишь бражку?

— Никогда не пробовал, — смутился Эди.

15

Эди-бэби пришел на Пасху к Витьке. Он далее надел белую рубашку отца с пристегивающимся воротничком и свой единственный пиджак, а в карман на всякий случай положил галстук-бабочку — подарок другого Витьки, Головашова.

К Пасхе Тюренка сделалась еще красивее. Дополнительно расцвели фруктовые деревья в тюренских маленьких садах. Большое старое яблоневое дерево перед Витькиной избой все было усыпано огромными цветами и распространяло удивительный, прекрасный запах. Большую овчарку с тяжелыми лапами и внушительной пастью загнали за избу и привязали ее в огороде, но она и оттуда все слышала, и когда Эди подошел к калитке, овчарка залаяла из-за дома.

Из дома доносился запах готовящейся еды, чуть несло папиросным дымком, слышался смех и звон посуды. Открыв калитку, Эди прошел за яблоню, и навстречу ему из дома вышел Витька в голубой, как и его глаза, рубашке и черных брюках. Его короткие блондинистые кудри были аккуратно причесаны, и от Витьки пахло одеколоном.

«Кармен», — подумал Эди, он умеет хорошо определять запахи. «Кармен» — наверное, у бабки взял.

— Здорово! — сказал Витька. — Христос воскрес! — сказал Витька. — Давай поцелуемся! — И он потянулся к Эди.

Эди слышал об этом обычае и видел, как целовались мужики у пивной в прошлую Пасху, но целоваться Эди стесняется, ему хочется целовать только Светку. Даже матери он давно запретил себя целовать. Но делать было нечего. Осторожно он поцеловался с Витькой. Ничего особенного не произошло. Ткнулись в друг друга губами и носами и пошли в дом.

В доме Эди-бэби ожидало по меньшей мере еще несколько десятков христосований, гостей за столом в большой комнате оказалось неожиданно много. Некоторые христосования были совсем не неприятны Эди, например с большой и красивой девушкой по имени Люда. По виду она была на пару лет старше Эди-бэби и Витьки. Губы у Люды были мягкие. Обойдя всех за столом, Эди был уже профессиональным целовалыциком.

После этого Витька повел его в сени показать ему бочку с брагой. Брага стояла и на столе в бутылях, но Витька хотел показать бочку. Витька снял с бочки крышку и приоткрыл покрывающую бочку марлю — на Эди пахнуло хмельным кисловатым и свежим запахом, бочка была полна бурой жидкости.

Деревянным ковшом Витька зачерпнул жидкость и разлил ее в граненые стаканы. Чокнувшись, они выпили.

— Смотри, — сказал Витька, — я знаю, ты хорошо пьешь, но бабкина бражка хуже водки, обманчивая. Пьешь, вроде ничего, слабенькая, но хмельная до ужаса. Здоровых мужиков сваливает.

Они вернулись в большую комнату и сели на деревянную лавку к столу, другие гости чуть потеснились, давая им место. Витька, как хозяин, поухаживал за Эди, положил Эди на тарелку домашнее, сделанное бабкой холодное, а к нему — тертого, почему-то ярко-красного хрену.

— Хорошо под бражку идет, — сказал Витька. — Бабка сама готовила.

На Тюренке они, как в деревне, многое готовят и производят сами. У многих тюренцев есть свои свиньи, и несколько раз в год на праздники они закалывают своих свиней и готовят из них колбасы. Ничего не может быть вкуснее домашне сделанной украинской колбасы, когда ее, холодную, застывшую в сале, приносят из погреба и подают на стол… Тюренцы еще и подторговывают своими фруктами и овощами на базарах и живут куда лучше салтовцев, почему салтовская пролетарская голь и зовет их куркулями. Тюренцы все местные, дома их — старые-престарые, и в этих же домах жили их деды и бабки, они оседлые. Салтовская же голь приехала отовсюду, и из пригородных деревень, работать на заводах. В этот день на Тюренке Эди-бэби понял, что имел в виду классный руководитель Яша, когда сказал, что семья Эди не имеет корней, она синтетическая.

Корни Витьки Немченко — дед и бабка — оказались очень симпатичными и еще молодыми. Дед Витьки был как бы второй Витька, только лет на сорок старше, с такими же голубыми глазами, такой же высокий и костистый, только выше. Если Витька еще вырастет, сам Эди собирался еще чуть вырасти, то будет совсем как дед, подумал Эди. Дед был стеснительный, главной у них была бабка.

Ну, бабка была еще тот человек! К концу вечера, раззадорившись танцами и выпитым, даже Эди-бэби пошел с бабкой плясать, хотя никогда еще в жизни этого не делал, не знал, как это делается. Витькина маленькая бабка насильно подняла Эди с лавки, вытащила в круг, и Эди, на удивление ему самому, стал плясать!

К концу же вечера бабка вдруг исчезла на какое-то время в спальню, о чем-то предварительно пошептавшись с Витькой, который был в центре внимания в этот вечер, потому что он без устали наяривал на своей украшенной перламутром гармошке. Гармонист на Тюренке, как в деревне, — первый человек. Когда же бабка вернулась, Витька вдруг грянул «Барыню». Бабка была уже в кепке, в клетчатой рубашке и, наверное, Витькиных, модных, узких, только что появившихся тогда в магазинах китайских брюках, подвернутых внизу и натянутых на заднице. Маленькая и круглая, хулиганистая бабка пошла плясать свою «Барыню» специалистом высокого класса, выделывая такие штуки, что даже выскочивший было поплясать с нею дядя Володя Житков развел руками и остановился.