Сажайте, и вырастет

Оглавление

Выйдя из-за железных дверей, босс позвонит кое-кому и распорядится срочно приготовить наличные – для начала тысяч двести. В ту же ночь он соберет консилиум юристов. Там все решат: кому дать, сколько и кто будет вести переговоры. Боссу вступать в диалог нельзя – официально он ни при чем. Завхоз, и все! Остаюсь – я и рыжий адвокат. Именно Максим Штейн утром следующего дня прибежит ко мне в тюрьму, на свидание, с распоряжениями от босса: что и как я должен сделать.

В ответ я предложу свой план: с Зуевым буду говорить я.

– Здравствуйте, товарищ генерал! – произнес я, вкладывая в произносимые звуки максимум солидной бодрости и уверенности в себе. Еще я попытался привстать со стула, одновременно производя легкий поклон. Но конвоир очнулся, испугался и толкнул меня в грудь рукой: так, что я привстал медленно и благородно, а обратно упал – поспешно, громко шлепнув лопатками о спинку стула.

Большой милицейский папа бросил на меня недоуменный взгляд и прошел мимо, даже не замедлив шага. Он ступал мягко и твердо, сильно сутулился, как очень пожилой человек, но ноги переставлял необычайно бодро и даже слегка подпрыгивал при ходьбе, передергивая при этом половинками костистого зада.

Я проводил его глазами, пока он не скрылся за поворотом коридора, и подумал, что давным-давно уже не чувствовал себя так глупо. Я был ко всему готов. Я напряженно размышлял четыре недели. Я все предусмотрел. Я гениально предвидел мельчайшие нюансы. Каждый вечер перед моими глазами ясно вставала одна и та же картина: генерал Зуев, в своем генеральском кабинете, сидит, курит, хитро щурится, пьет чай из стакана в серебряном подстаканнике – и ждет, когда подследственный Рубанов сам попросится на допрос.

Теперь оказалось, что генерал забыл о подследственном. Совсем.

Не в силах совладать с собой, я поставил локти на колени, опустил лицо в ладони и завыл – незаметно, беззвучно, одним нутром; только сухая гортань исторгла длинный скрипящий выдох. Зуев не узнал меня! Третью неделю я репетирую свой диалог с седым милицейским паханом, а он – забыл о моем существовании! Я продумывал каждую мелочь, выбирал нужные слова и интонации, и вот я вижу его, свой объект для атаки, – а он меня даже не вспомнил.

Помимо своей воли я рассмеялся вслух.

– Ты чего? – с подозрением спросил меня легковооруженный.

– Ничего,– ответил я. – Нервишки шалят... Глупец, приговорил я себя. Наивный, самонадеянный глупец! Ты давно забыт, ты неинтересен генералу. Возможно, и никогда не был особенно интересен! Для него ты всего лишь один из сотен! Прошло четыре недели, генерал давно озабочен новыми ДЕЛАМИ. Поймал, возможно, десяток других крупных преступников, и не один десяток! А про тебя он забыл и думать! Выбросил из головы! У них тут конвейер! Одних ищут, других ловят, третьим шьют ДЕЛА – всех негодяев и не упомнишь! Показания дал? – иди в камеру; следующий! И все негодяи, как один, – можно не сомневаться! – в обмен на свою свободу мечтают уплатить по таксе! Как и о чем ты будешь говорить с милицейским начальником, если у него в глазах рябит от нечистоплотных миллионеров?

Страна большая. Народу много. Одни хотят делать бизнес, другие – воровать из казны. За всеми надо уследить, проконтролировать, при случае одернуть, а иных – примерно наказать.

На каждого отдельного банкира у этих людей в серых пиджаках, при красных папках и вышедших из моды галстуках, явно не хватало времени.

ГЛАВА 12

1

За решеткой, на воле, был прозрачный теплый сентябрь.

Здесь, внутри, он ощущался только краями сознания – как хрупкая эманация неясных печалей. Так приходит в человеческие души ожидание смерти, а в природу – предчувствие зимы.

Cегодня меня выпустят, подумал я, вдыхая тонкие запахи увядающего лета через щель в зарешеченном окне. Ухватившись за верхний край массивной стальной фрамуги, я подтянулся на руках, упер ноги в нижние углы оконного отверстия – и теперь мой нос улавливал самые слабые и далекие ароматы.

Вот сырое белье – на балкон соседнего дома вынесли и развесили для просушки какие-нибудь простыни.

Вот вкусный дым. Жгут листья.

Вот машинное масло. Вот кошачья моча. Я страдаю врожденной аллергией на шерсть животных. Чувствую их издалека. Присутствие кошек и собак в окружающем пространстве никогда не остается для меня секретом.

Вот парфюмерия.

Обувной крем.

А вот, безусловно, водка, распиваемая на свежем воздухе, на лавочке, где-то совсем рядом, в Лефортовском парке...

Завтра все это вернется ко мне. Осталось потерпеть совсем немного.

Утро последнего дня было встречено мною в приподнятом состоянии духа, почти как праздник. Вдвигаясь массой прозрачного, бело-желтого света в окно, ко мне приближался один из самых важных моментов моей двадцатисемилетней жизни. На кону стояли огромные деньги и человеческие судьбы. Именно так! На кону стояли семьи – матери, жены и дети; а также бизнес, пожравший три года изматывающего труда. На кону стояло все, ради чего я жил.

Выкрутив до отказа кран, я долго умывался, бросая воду на плечи и грудь. Тщательно вытерся двумя полотенцами: тело осушил казенным (собственность тюрьмы) куском жесткой бумазейки, а лицо – мягкой махровой тканью. Ее прислала жена. Далее приступил к бритью. Нагрел кипятильником воду и распарил ею твердую кожу щек, намылил их и медленно, в три приема, выскоблил. Снова умыл физиономию – ее саднило, пощипывало в местах порезов, и в одном месте на горле даже выступила розовая кровь, но это только сообщило дополнительный суровый шарм ситуации. Впрыгнув в новые трусы, я понял, что готов.