Выбери любимый жанр

Оценить:

Сажайте, и вырастет

Оглавление

Мой язык вдруг дал предательский сбой. Последние слова прозвучали с запинкой. Так напомнили о себе мои друзья, джин и тоник.

– Сырное? – переспросила жена.

– Именно! – ответил я с гордостью. – Сырное.

– Где ты научился готовить?

– В тюрьме, естественно. Один швейцарец объяснил все тонкости. Преподал теорию.

– Откуда в русской тюрьме – швейцарец?

– Как-нибудь расскажу. Потом. А сейчас прошу за стол. Стол выглядел внушительно. Романтично. В высокой вазе томились розы. Горели свечи. В никелированной емкости булькала и пузырилась смесь расплавленных сыров. Под днищем интимно полыхал огонек спиртовки, подогревая яство. Бутылочка сухого красного ожидала своей участи. Обочь красовались специальные вилочки. Я знал, что сервировка смотрится роскошно, и заранее гордо расправил плечи.

– Вот...

– Ага,– траурным голосом произнесла супруга, не сводя с меня внимательных глаз. – Значит, фондю. В честь чего?

– Без повода,– скромно ответил я.

– И что мне делать?

– Садись. Здесь, прямо по курсу, – расплавленный сыр. В него окунается кусочек хлеба. Вот так мы его накалываем на вилку, вот так опускаем и кушаем, запивая все это вином...

По мере того как я разглагольствовал, лицо супруги каменело все больше и больше. На стол она не смотрела – а смотрела на меня. Полная нижняя губа брезгливо изогнулась.

Все же она села – я пододвинул ей стул – и взяла в руки вилку.

– А без вина нельзя?

– Можно,– великодушно разрешил я. – Но лучше все-таки с вином...

– Да,– кивнула жена, рассматривая мою отечную физиономию. – Я вижу, что с вином лучше.

– Попрошу без комментариев! – я опять пьяно осекся. – С вашего разрешения, я продолжу. Тут, в тарелке, – зелень. Кинза, укроп, петрушка. Зеленый салат. Это я добавил от себя. Для, так сказать, букета ощущений...

– Я поняла. Усевшись напротив, я убавил огонь спиртовки.

– Чего ты ждешь? Не хочешь есть?

– Хочу,– тусклым голосом произнесла женщина. – Очень хочу. Только все это опять обман.

– Что именно?

– Вот это,– жена указала на подсвечник. – И это. И это. Обман, ловкий и красивый. Ты решил, что из-за твоего фондю я не замечу, что ты опять напился, как свинья?

Я ничего не ответил.

– Теперь я не дура. Пока ты сидел – я поумнела. Когда все слезы выплакала. А теперь я на двух работах, и еще в институте учусь. Ты пьян, как свинья. И опять курил траву. Я чувствую запах...

Я сидел молча, уставившись в стол, но иногда поднимал взгляд, чтобы полюбоваться красотой ее гнева.

– Это не может больше продолжаться! Я выходила замуж за другого человека. Тот – не курил, не пил водку. Не бродил по квартире, шаркая ногами, как старик. Только вчера ты сам мне рассказывал про кривые тюремные хребты, а сам? Ходишь, как пенсионер! В землю перед собой смотришь. Жалкое зрелище! Ты уже один раз едва не погубил меня и сына – когда сел. Теперь, если продолжишь свое пьянство,– опять погубишь. Извини, я не могу есть.

Она отодвинула стул и встала – прямая, гордая, дивные молнии летят из глаз; вдруг потухла и успокоилась. Цветы и свечи все же понравились ей, понял я.

– В прошлый раз,– произнесла супруга,– ты мне пообещал, что больше не будешь пить. Это было вчера, правильно?

– Да, вчера.

– И позавчера так было, правильно?

– Да...

– И неделю назад – тоже. Каждый день я слышу клятвы, а потом все идет по-старому. Получается, ты считаешь меня дурой. Ты все время думаешь: уж ее-то, мою глупую, я всегда обведу вокруг пальца... При помощи цветочков, красивых ужинов... Вот тебе, дорогой, твое фондю.

С этими словами она аккуратно взяла деревянное блюдо с зеленью и надела мне его на голову.

Травки и листья водопадом обрушились на плечи. Петрушка повисла на ушах. Мелко порезанный укроп прилип ко лбу. Струйки холодной воды устремились вниз по шее. Рубаха намокла.

– Спасибо за ужин,– тихо произнесла жена и оставила меня в одиночестве.

Вот так, господа, вышло, что в течение месяца одному бывшему банкиру ударили по лбу сотовым телефоном, а второму такому же банкиру надели на голову тарелку с укропом. И оба решили, что легко отделались.

Вечер на этом не окончился. Едва я снял с ушей и затылка веточки и листочки, как раздался звонок. Голос, зазвучавший из трубки, я хотел бы слышать меньше всего на свете.

– Андрей?

– Да, это я...

– А это я.

– Привет.

– Что с моими деньгами?

– Ничего.

– То есть как «ничего»? Я давал тебе на три месяца, а прошел – почти год. Ты что, решил меня обмануть?

Настоящий торчок не скрывает ни от кого суровой правды. Вздохнув, я признался:

– Я не могу вернуть тебе долг. Денег – нет.

– Совсем, что ли?

– Абсолютно,– траурным голосом подтвердил я. – И взять негде.

Мой собеседник помедлил.

– Ясно. То есть ты за мой счет решил нарастить подкожный слой?

– Нет,– попытался оправдаться я, но меня прервали.

– Завтра утром жду тебя в моем офисе!

– Буду,– ответил я и выключил связь.

Утром – значит, утром. В офисе – стало быть, в офисе. Все когда-нибудь кончается; завтра, очевидно, кончится и моя беззаботная жизнь торчка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 22

1

Войдя в камеру, я решил, что снова, волею тюремных властей, буду сидеть один. Каземат был девственно чист и выглядел необитаемым. Но через мгновение мои глаза различили чрезвычайно маленького человечка, сидевшего, поджав к подбородочку острые коленки, на уголке синего (собственность тюрьмы) одеяла.

Дверь за спиной гулко грохнула.

Какое-то время крошечный арестант глядел, не отрываясь, на мои кулаки, изуродованные сотнями ежедневных ударов о каменные полы прогулочных дворов. Я уловил короткую, сильную волну испуга, почти паники. Кулаки, я знал, смотрелись жутко. Кожа на костяшках свисала лохмотьями. Коричневая кровь запеклась. Царапины змеились по запястьям.