Сажайте, и вырастет

Оглавление

4

Звякнул ключ, вставляемый в замок. Это вернулся с допроса мой сокамерник. В январе и феврале его выводили почти каждую неделю, обычно по пятницам, на три-четыре часа, и возвращался он все время в одном и том же состоянии: раздосадованный, возбужденный, с покрасневшими глазами и припухшими веками.

Он ложился на свою койку, тихо вздыхал, иногда даже всхлипывал, а потом – почему-то шепотом – начинал рассказывать мне, как ему повезло. Ведь он попал в самую чистую и культурную тюрьму на всей территории бывшего СССР. А мог бы угодить в грязную, перенаселенную «Бутырку». В ад для дураков. И так далее.

Я сразу вспоминал металлического капитана, обещавшего мне скорый переезд, и ежился.

Задавать вопросы в тюрьме – моветон, и я молчал. В конце концов у швейцарца Гриши есть о чем переживать. Ему светит крутая статья, у него нет родных, нет адвоката, он не получает передач. Ему не на кого надеяться. Он сражается с тюрьмой один на один. Но сегодня мне до такой степени вдруг стали безразличны тюремные обычаи, что я сразу спросил маленького друга:

– Тебя что, бьют?

– Нет, конечно, – ответил тот, и все морщины на его лице пришли в движение.

– У тебя такой вид, как будто ты плакал...

– Здесь ты, пожалуй, прав, майн камераде.

– Чифир будешь?

– Спасибо, воздержусь. Как ты можешь употреблять это шайзе?

– Другого кайфа нет.

– Ах, шер ами, знал бы ты, как продают в Европе кайф! – мечтательно высказался мой сосед. – Свободно! В ассортименте! Заходишь в кафе-шоп, а там за прилавком стоит умный взрослый дядя, а перед ним – три десятка уже забитых гильз, и он проникновенно вопрошает: «Вот ду ю вонт, фрэнд?» Что ты хочешь? Они там все любят по-английски говорить. А я всегда отвечал: «Ай вонт ту флай, фрэнд!» Я хочу улететь! И он протягивает мне самый жирный, туго забитый джойнт и смеется: «Спешиэл фор ю, фрэнд!» Я отхожу в дальний угол, сажусь на диванчик и раскуриваюсь – медленно, со вкусом, с осознанием правильности всего происходящего... И действительно, улетаю, ту флай, риэли... Как объяснить тебе все это?

Мне стало противно, и я сказал:

– Не надо объяснять. Яды – это те же тюрьмы. Здесь все ясно. Лучше скажи, почему тебя бьют.

– Не бьют,– отмахнулся Гриша. – Зачем им меня бить? Я все им сказал. Я сдал всех. Я – не дурак, я бывший советский адвокат, я понимаю все происходящее. Меня взяли с килограммом гашиша и тремя тысячами таблеток экстези. С поличным.

– Достоевский утверждал, что наименее удачливые преступники – это интеллигенты.

Гриша жалко улыбнулся.

– Мне светит двенадцать лет лишения свободы в русской системе, а она ужасна, я это знаю, я видел, я не стану тебе врать, мон шер... Она убьет меня, это совершенно ясно... И я написал чистосердечное признание! С одним условием – до конца следствия и на период судебного процесса я останусь здесь, в «Лефортово». Не поеду в другую тюрьму. Я ненавижу русские тюрьмы. Поверь, я повидал их немало. Я везде побывал. И проникся. И не желаю туда ехать. Там – страшно. Вонь, грязь, ужасные уголовные рожи, теснота, болезни, голод... Ад! Ад для дураков!

5

Неожиданно снова загремел замок. В дверном проеме появился силуэт человека в коричневом пиджаке, розовой рубахе и сером галстуке. Незначительное лицо отягощала печать утомления.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес он официальным тоном. – Я прокурор по надзору. Жалобы, претензии есть?

– Нет,– ответил я, хорошо различая все тюрьмы прокурора. Его шея маялась в тюрьме галстучного узла, обширный покатый живот – в тюрьме ремня. Багровый нос прокурора и щеки, покрытые сеткой сосудов, прямо указывали на тюрьму пристрастия к алкоголю, а унылый, нелюбопытный взгляд, равнодушно скользящий по мне и Грише, свидетельствовал о том, что сам род занятий чиновника, его работа, его способ добыть свой хлеб – тяготят его, надоели, обрыдли и тоже воспринимаются как тюрьма.

Выслушав ответ, он немедленно повернулся и ушел – намертво засевший внутри своих собственных тюрем, неэнергичный, усталый человек.

ГЛАВА 26

1

– Наконец-то! – удовлетворенно произнес капитан Свинец и улыбнулся. Жизнерадостно, по-весеннему. – Наконец-то! Что характерно, я всегда в тебя верил! Я знал, что ты однажды мне все расскажешь. Ты поступил правильно. Молчать – не в твоих интересах...

Я уныло курил, размышляя о том, что со стороны смотрюсь в полном соответствии c ситуацией, так, как надо, с ног до головы: бледный, худой, с остановившимся потухшим взглядом, в несвежем спортивном костюме, в кроссовках без шнурков. Жалкий тюремный сиделец. Запутавший сам себя, изолгавшийся, бездарный, переоценивший свои силы глупец.

– Наверное, тебя удивляет, – продолжал довольный сыщик, неторопливо прохаживаясь по кабинету, – что я так упорно, целых уже полгода, пытаюсь вытащить из тебя то, что мне нужно. Объяснение – простое. Вместе с этим, как его, Фефероновым...

– Фарафоновым.

– Да. Так вот,– Свинец помедлил,– вместе с ним убит сотрудник милиции. Офицер. Мало того – мой хороший знакомый. Боевой товарищ... А это, как ты сам понимаешь, сразу превращает ординарное уголовное дело – в принципиальное уголовное дело! Которое должно быть раскрыто во что бы то ни стало... И оно будет раскрыто!

Капитан аккуратно упрятал в карман блокнот, куда записал названную мной фамилию, и снова стал ходить взад и вперед – массивный и внушительный, cловно концертный рояль.

Первоклассный темно-синий костюм тонкой шерсти сидел на нем как влитой. Белоснежная рубаха туго обтягивала грудь. Идеально выбритые щеки глянцево отсвечивали. Резкий, свежий запах дорогостоящей туалетной воды щекотал мои ноздри, вызывал в памяти воспоминания о лучших временах – о тех днях, когда ловкий и удачливый делец Андрюха, шикарно одетый и сладко пахнущий, проворачивал головокружительные миллионные сделки, наслаждаясь полнотой жизни.