Один триллион долларов

Оглавление

207

– Вторая фаза? – Джон помотал головой. – Факс до меня не дошел, профессор. Такое, к сожалению, стало случаться. А о второй фазе я вообще ничего не знаю.

– Но разве вам не говорил мистер Маккейн?..

– Нет.

– Ах, вон что. – Он понимающе кивнул. И рассказал о событиях вечера, когда демонстрировал Маккейну результаты первой фазы. – Утром после этого он снова пришел, хотел переписать версию программы на свой лэптоп. Это довольно длительная процедура, и за это время мы обсудили задание второй фазы. Она имеет несколько умозрительную природу; так, например, он хотел, чтобы мы просчитали последствия всемирной эпидемии в 2009 году и тому подобное… – Его глаза с темными кругами блеснули: – Я вспомнил, этот лэптоп! Ведь он где-то остался. Не оставил ли он его случайно где-то здесь?

– Нет. Наверное, взял с собой. – Джон пренебрежительно махнул рукой. – Пусть удовольствуется этим.

* * *

В конце января 1998 года в новостях все большее место стала занимать одна тема: сексуальные проступки американского президента. Едва он успел, после долгой юридической возни, дать показания под присягой о тлеющем в течение нескольких месяцев инциденте, как всплыли новые имена и сомнительные магнитофонные записи, и споры обострились. Президент, как говорили, хотел подбить практикантку к ложной присяге. В то время, как его противники требовали начала процедуры импичмента, президент отрицал сам факт аферы с означенной женщиной. Его жена говорила о заговоре правых кругов, курс доллара на международных финансовых рынках упал, и финансовый кризис в Юго-Восточной Азии грозил перекинуться на Соединенные Штаты.

Джон следил за телевизионными новостями со странным чувством ирреальности. Телефонный разговор с Маккейном во время его филиппинского круиза все еще звучал у него в ушах. Недослушав телекомментатора, он встал, шагнул к шкафу Маккейна и отыскал папку, озаглавленную Клинтон, Билл, содержавшую тщательно спланированную концепцию дискредитации. Впереди было подшито короткое досье на человека, который занимался расследованием так называемой аферы Whitewater. У его портрета было нацарапано рукой Маккейна: родился в Верноне, Техас; отец священник; наряду с этим успешная адвокатская деятельность (1997 год: 1 миллион долларов), клиенты – среди прочих табачная промышленность. Далее следовал текст соглашения, к которому американское правительство пыталось принудить табачную промышленность: производители сигарет должны были во избежание дальнейших исков в продолжение 25 лет выплатить 368,5 миллиарда долларов на лечение больных курильщиков. «Сколько они, собственно, зарабатывают? – нацарапал Маккейн, и еще: – Клинтон ведет речь о повышении суммы до 516 миллиардов».

Смутное чувство грозящей беды охватило Джона.

И словно в подтверждение этого предвестия он прочитал в Financial Times, что Малькольм Маккейн избран председателем правления концерна Morris-Capstone. Об этом предприятии было известно очень мало. Оно практически полностью принадлежало одной из старых американских семей, живущей очень скрытно: в архивах прессы не было даже фотографий некоторых членов семьи. Джону пришлось расспрашивать своих аналитиков, чтобы узнать, что Morris-Capstone, помимо того, что он имел долю в некоторых окутанных тайной фирмах по генной технике и одной фабрике ручного огнестрельного оружия, был одним из крупнейших в мире производителем табачных изделий.

И также в собственности старого американского семейного предприятия была телекомпания, которой Малькольм Маккейн дал первое интервью после своего ухода из Fontanelli Enterprises. На эту тему он высказался подробным образом. Ни в коем случае, подчеркнул он в ответ на соответствующий вопрос, он не был уволен; он просто больше не видел альтернативы, сверх меры натерпевшись от эскапад Джона Фонтанелли, особенно после его последней выходки с разыгранным похищением в Мехико.

– Представьте себе, что вас похищают, – потребовал он от интервьюерши, – и потом снова отпускают – что бы вы сделали? Наверняка обратились бы в полицию, не так ли? Любой бы так поступил. Но не Джон Фонтанелли. Он бесследно исчезает и потом объявляется через три недели как по мановению волшебной палочки, целый и невредимый, за шесть тысяч миль от места похищения, в Лондоне. Это, на ваш взгляд, нормально?

Разумеется, журналистка совсем не находила это нормальным.

Маккейн поведал, как он лез из кожи, чтобы создать стабильное предприятие, которое и во времена глобализации обеспечивало надежными рабочими местами миллионы людей.

– Фонтанелли думает, что все сможет сам, – продолжал он. – Но не прошло и двух месяцев, как он единолично руководит концерном, а все уже трещит по швам. Видеть это очень больно, – добавил он с горьким выражением лица. После чего детально описал кризисы по всем концам империи Фонтанелли, фактически настолько детально, что уже не требовалось доказательств, что внутри концерна у него остались внутренние осведомители.

– Каковы ваши прогнозы? – спросила журналистка. – Теперь все эти рабочие места в опасности?

Маккейн серьезно кивнул:

– Абсолютно.

После этого интервью Джон выключил телевизор. Он дал распоряжение секретариату в ближайшие часы ему не мешать и подошел к окну, чтобы смотреть в снежную метель и спрашивать себя, что, черт возьми, на самом деле происходит.

* * *

В высокие окна сыпал дождь пополам со снегом, декорации города размыло пеленой. Секретарша уже давно принесла кофе и печенье, но лорд Петер Робурн так и не притронулся к ним. Экономический журналист, предпочитавший вместо делового костюма носить вязаный пуловер ручной работы, известный под именем кардиган, и темно-зеленые брюки из вельвета, уютно сидел в кресле и внимательно слушал, что Джон говорит ему о цели приглашения.