Девочка и мертвецы

Оглавление

— Это для вас так сложно? — удивилась Катя.

Рыбнев хохотнул, подошел к девушке:

— Слушай, сопля: я пришел сюда, чтоб поболтать с твоим опекуном. Остальное меня не интересует.

— Вы внутри очень хороший человек, — сказала Катя. — Не знаю, зачем вы говорите такие ужасные вещи.

— Откуда ты знаешь, какой я внутри?

— Я чувствую, — сказала Катя. — Я слышу, нюхаю, вижу и… чувствую. Чувствую вас. Вашу боль. Вашу пустоту.

— Чувствует она! — презрительно бросил Рыбнев. — Не смеши меня, сопля.

Катя улыбнулась: немного глупо, но искренне и открыто. Рыбнев вовремя засек вялое шевеление в собственной душе и раздавил его грязными сапогами гордости.

— Что будем делать, уважаемый? — спросил Судорожный.

Прежде чем ответить, Рыбнев бросил взгляд на Марика: мертвый мальчишка смотрел на него с яростью. «Ну чего смотришь? — печально подумал Рыбнев. — Девка твоя не машинистка, использовать ее мне ни к чему. Ты лучше о себе побеспокойся: не переношу мертвяков, а в плохом настроении могу невзначай отстрелить голову».

— Стоять! Кто такие, откуда?

С востока к ним приблизился патруль. Рыбнев с удивлением узнал форму ФСД. Марик поспешно натянул на голову кепку, подоткнул рваные уши под материю, спрятал в шарф острый подбородок, покрытый россыпью гниющих ранок.

— А ну руки вверх! Р-руки!

Патруль заметно нервничал.

— Успокойтесь, ребята: гражданские мы, оружия при себе не имеем.

— Если вы гражданские, почему шли к некромассе, а не от нее? — с подозрением спросил Пехоткин. — Какое-то несоответствие.

— Чего ты рассусоливаешь с ними, Пехоткин! Тащим в штаб: там разберутся, что это за «гражданские».

Их привели в полевой штаб. По штабу туда и обратно носились встревоженные люди в форме. Раздавались отрывистые приказы. Рыбнева и компанию минут на десять оставили совершенно без внимания.

Штаб находился очень близко к серой массе, и отсюда она казалась колоссальной; и запах от нее шел, прямо скажем, пренеприятный. Люди ходили в марлевых повязках и респираторах. Какой-то весельчак забрался на цистерну с горючим в противогазе и показывал сценку из жизни шимпанзе. Весельчака стащили с цистерны, и капитан с роскошными усами приказал: в карцер его!

— Нет у нас карцера, капитан, не предусмотрен.

— Эта страна проклята, — буркнул капитан. — Повсюду беспорядок, даже в среде ФСД.

— Запах-то не слишком вреден для детского здоровья? — шепотом спросил Судорожный у Рыбнева. — Может, для Кати с Мариком выпросим пару противогазов?

— Марику зачем?

— Всё равно ведь ребенок.

Рыбнев пожал плечами.

К ним, наконец, вышли. Рыбнев даже не удивился, потому что чего-то подобного ожидал: из зеленой палатки с эмблемой, белой змеей, обвивающей черный крест, вышел Первоцвет Любимович собственной персоной — с неизменной красной папочкой под мышкой.

— Ба! — сказал Первоцвет, моргая на ярком солнце. — Кого я вижу! Какими судьбами, товарищ майор?

— От некромассы бежим, — соврал Рыбнев.

— Как-то вы странно от нее бежите, в другую сторону, — посетовал Первоцвет Любимович и, не дожидаясь возражений, открыл папочку. — А ведь вас разыскивают, товарищ майор.

— Почему это? — удивился Рыбнев. — Неужели выяснилось, кто опустошил мой счет?

— Не паясничайте, — кротко попросил Первоцвет Любимович и кивнул на некромассу. — У нас есть дела поважнее ваших мелких обид: мы людей спасаем. — Он взглянул на рыбневскую компанию. — Давайте-ка в палаточку зайдем, товарищ майор; там в тишине и побеседуем — у меня палаточка хорошая, с полнейшей звукоизоляцией.

— Спасибо за предложение, но…

— Проклятье!

Они обернулись.

С южной стороны лагеря донеслись крики. Пулеметная очередь прострочила порвавшуюся ткань бытия. Рыбнев сначала подумал, что это некромасса начала атаку на лагерь, но некромасса оставалась неподвижной; да и мелковато для нее — секретно атаковать лагерь с юга. Она бы его просто раздавила.

— Что там такое? — закричал Первоцвет Любимович, заметно нервничая: как заевший механизм, он снова и снова открывал и закрывал папочку.

— Нас разбрасывают! — в ужасе закричал Пехоткин и, смешно размахивая руками и ногами, отлетел в направлении дороги.

Неведомая сила и впрямь подбрасывала в воздух и разоружала федералов.

Вскоре вокруг Первоцвета Любимовича и Рыбнева с товарищами никого не осталось из прямоходящих: люди лежали на земле с переломанными руками-ногами и как-то привычно, задушевно стонали. Землю вспучило прямо между Рыбневым и Первоцветом: из-под земли им под ноги выплюнуло перепачканное плюшевое сердце. Вслед за сердцем полезли щупальца, а потом вылезла сама Наташа.

— Та-да-да-дам! Ты разве не рад меня видеть, любимый?

Рыбнев побледнел:

— Наташа, я…

— Я не тебе, дурачок, — сказала Наташа, подошла к Первоцвету Любимовичу и от души влепила ему пощечину щупальцем. — Я так тебя любила, подонок! Я на такой риск ради тебя пошла, а ты мною, получается, воспользовался и после убил!

— Убил?! — У Рыбнева глаза чуть из орбит не вылезли. — Но как же…

Первоцвет Любимович замахал руками:

— Рыбнев, я надеюсь, ты не веришь этой безумной мертвой женщине?

— Так ты еще и заставил несчастного Рыбнева поверить, будто это он меня убил?! — возмутилась Наташа. — Накачал его наркотиками небось! Верх бесстыдства! Вот уж не ожидала, что ты так радикально промоешь мозги этому несчастному безумцу, который после стольких лет беспамятства мечтает отомстить! — Наташа схватила плюшевое сердце, ткнула Первоцвету в руки. — Вот она моя любовь! Давай! Топчи до конца!