Вершина мира. Книга первая

Оглавление

357

Спать решила под открытым небом, погода хорошая, а в палатке, отведенной для отдыха душно. Из кучи, наваленной на краю расчищенной площадки, извлекла спальный мешок и заползла в его теплое нутро. Поворочалась, устраиваясь удобнее на жесткой земле, и уставилась на небо в россыпи неправдоподобно огромных звезд.

И вдруг осознала, что никуда отсюда не улечу. Ни сегодня, ни завтра, до тех самых пор, пока не разгребутся завалы, и самый последний пострадавший не будет извлечен из-под тяжелых перекрытий, с каждой минутой все с большей вероятностью становящихся братской могилой. Что все сказанное Себастьяно правда, и я ничуть не лукавила ни перед ним, ни перед собой.

В какой-то миг всплыло воспоминание о свадьбе и моем обещании Наташке на ней присутствовать, но это ничего не изменило. И какое мне собственно дело до родственников? А, никакого! Значит, я вполне могу задержаться здесь, или где-нибудь еще до конца моей жизни, не то, что до отцовской свадьбы и искать меня никто не станет. Да и плевать отцу есть я или нет, вот уже два дня плевать – он от меня отрекся, а вбив себе в голову что-то, он редко оглядывается назад.

Да и страшно даже подумать, что придется вернуться в свою каюту, где слишком много вещей напоминает о Владе. Вспоминать о нем спокойно я еще не готова. Стоило о нем подумать, как помимо воли на глаза навернулись слезы, да что со мной такое происходит-то?! Я не хочу страдать по нему, а плакать уж тем более! Он этого не заслуживает! И возвращаться я никуда не хочу. Это какой-то дурак сказал, что дома стены помогают, а впрочем, может и не дурак, вот только что там может помочь, если дома толком нет? Я не хочу возвращаться, не хочу и не буду! Я хочу исчезнуть, чтобы никто не нашел, если когда-нибудь все-таки решат искать!

В медицине существует такое понятие, как массовая кровопотеря – гиповлемия, у нее есть несколько компенсаторных реакций. Одна из них – централизация кровообращения, когда умный организм борется изо всех сил стараясь сохранить то, что от него осталось. Повышается тонус сосудов венозной системы и артериол, обеспечивая тем самым только самые важные органы – сердце и мозг, а все остальное постепенно умирает от недостатка кислорода. Первыми этой чести удостаиваются периферические кровеносные сосуды. Организм не дурак, он дает медикам и человеку шанс, при благоприятных, конечно, обстоятельствах.

Вот примерно такую же централизацию нужно устроить и себе, только не с телом, а с душой. Обескровить память, а вместе с ней и любовь. И дождаться, стоя в сторонке, пока они умрут тихо и самостоятельно. Потому что когда есть угроза жизни, приходится ампутировать поврежденную конечность, как бы ни было ее жалко. И насколько ловко удастся это сделать, зависит все остальное.

А потом… потом все аккуратно подчистим, где надо соскоблим, подправим скальпелем неровные края, так, чтоб до живой ткани, тщательно промоем и прилежно сошьем. Край в край. Сосудик к сосудику. Не забыв обколоть антибиотиками и наложить стерильную повязку. И будем свято верить, что когда придет время сызнова пустить кровоток, все будет так, как надо и системы заработают без сбоя. А от случившегося останется аккуратненький, почти не заметный косметический шрам. На все нужно время.

Прости меня, ладно? Ты потерпи, а? Немножко помоги мне, а дальше я сама. Я всегда сама. Я справлюсь, честно.

Так я думала лежа под ночным небом посреди разрушенного стихией города, овеваемая теплым ласковым ветерком, слушая далекий шум работающей спасательской аппаратуры ни на минуту не прерывающей работу.

Утро принесло с собой еще больше проблем, крови и жертв, не найденных вчера и одну коротенькую записку на имя начальницы «медицины катастроф» Ивоны Шанталь от доктора Анны Романовой с просьбой принять последнюю на работу.

Согласие пришло ближе к вечеру.

ЭПИЛОГ

И было много всего и всего понемногу. По-разному, но всегда одинаково. Кровь, грязь, развалины, страх, иссушающая, выматывающая жара и сковывающий до оцепенения холод. И ты, как последняя надежда. Ты, в компании точно таких же сумасшедших. Малая горстка на просторе вселенной, нагло именующая себя спасателями из «Медицины катастроф». Для нас открываются многие двери, но еще больше захлопываются напрочь. Мы не имеем права на усталость, ошибку и бессильную ярость. Только на работу.

Страшнее любой природной катастрофы, ужаснее самого свирепого торнадо, смерча, наводнения и снежных лавин катастрофа именуемая войной. Вот уж где кровь по-настоящему стынет в жилах, а руки готовы опуститься от бессилия. Даже если ты и не можешь предотвратить стихийное бедствие, в твоих силах свести его жертвы к минимуму, вовремя спрогнозировав, хвала богам, изобретены такие приборы. Не на сто процентов прогноз, но все-таки. А здесь нет. Какие могут быть приборы и прогнозы? Да даже если бы и были…

А войне… войне плевать глубоко и откровенно на все твои старания. И только посмей порадоваться, что собрала из составных отдельно взятого человека, она тут же подкинет другого в еще более ужасающем состоянии. И ты будешь выть от бессильной злобы, несмотря на весь свой профессиональный цинизм и опыт, стоя у операционного стола, что не смогла, не получилось… Человек умер. И совсем не утешает, что если не смогла ты, то уж точно не смог бы никто другой. Потому что у тебя есть способности, которых нет у других. Потому что можешь «держать», вырывая у костлявой так необходимые тебе секунды… А все равно не вышло!

Пытаясь хоть как-то облегчить и предотвратить лишние смерти с обеих сторон, ты сознательно идешь на плен, и плевать на правых и виноватых. И живешь в скотских условиях, спишь на дне вонючей ямы, вместе с военнопленными и жрешь всякую дрянь, чтобы не сдохнуть и продолжать работать. И оперируешь в антисанитарных условиях. А душу греет только одно – ни одна из воюющих сторон не посмеет поднять на тебя, доктора, руку. Но пули, как известно, дуры и к тому же, слепы. Многие погибают на войне. Врачи, к сожалению, не защищены от случайной смерти.