Одиссея "Варяга"

• Предыдущая
• 105/543
• Следующая

       Потом было знакомство с нашим новым кораблем и встреча со старыми товарищами с "Корейца", которые ушли на "Варяге". Никогда не забуду лицо сверхсрочника Платона Диких, который, все еще с рукой на перевязи, в первый раз увидел носовую башню главного калибра, которой ему теперь надлежало командовать... Опять же - по настоянию Руднева, который вызвал с Балтики расчет кормовой башни "Апраксина", самого близкого, что было в нашем флоте, но настоял на его, Диких, кандидатуре в хозяева башни... Пожалуй, его детский восторг и удивление можно было описать одной фразой "неужели это все мое"? Он нежно оглаживал ствол десятидюймового орудия со словами: "теперь меня с "Корейца" иначе как вперед ногами не вытурят". А уж после того, как ему было присвоено звание прапорщика по Адмиралтейству, что давало право входа в кают-компанию...

       Потом нас всех закрутила учеба и подготовка к новым боям.

  Глава 6. Лекарь Вадик Калиостро

            Шанхай, Порт-Артур, Петербург, январь - февраль 1904г.

       Из книги "Военные записки капитана второго ранга Н.А. Кроуна", СПб, "Голике и Вильборг", 1911г.

       ...Несмотря на мои неоднократные просьбы разрешить попробовать прорваться ночью или в плохую погоду, Петербург и Наместник были неумолимы, требуя "разоружиться во избежание ненужных жертв, ибо устаревшая канонерка не может повлиять на баланс сил на море". Уныние охватило офицерский состав и команду, война, к которой мы долго готовились, должна была пройти мимо нас. Экипаж уже было начал готовить лодку к длительному хранению, но тридцатого января случилось нечто, заставившее меня первый раз нарушить прямой приказ вышестоящего начальника - в Шанхай пришел катер с выжившими моряками "Варяга" под командованием младшего лекаря Банщикова. Он и машинный квартирмейстер, управлявший катерной паровой машиной, были единственными относительно здоровыми на борту, хотя синяки и ссадины на лице врача явственно свидетельствовали, что и ему тоже досталось. Двое кочегаров были легко ранены, остальные две дюжины пассажиров были ранены тяжело и по большей части находились без сознания...

       От него я узнал, наконец, подробности неравного боя, из которого "Варяг" с "Корейцем" вышли победителями по все статьям. Даже "Таймс" не могла не восхититься невероятным исходом сражения. Хотя британцы и не смогли удержаться, и не пнуть, походя, русских моряков, за "неспровоцированное минирование рейда нейтрального порта".

       Прочитав это, лекарь с горькой усмешкой рассказал о залпе шестидюймовок "Асамы" и о детонации и разлете мин, сгруженных перед боем с "Варяга" и "Корейца" на "Сунгари". В той недоговоренности и явной неохоте, с которыми лекарь описывал последующую гибель "Варяга" от полученных в бою повреждений, я тогда увидел страх показаться трусом, ибо он остался единственным выжившим членом кают-компании.

       После двухчасового рассказа о бое Банщиков показал нам с прибывшим на борт "Манчжура" консулом П.А. Дмитриевским записки В.Ф. Руднева, содержащие выводы по характеристикам японских и русских снарядов и рекомендации по дальнейшему ведению боевых действий. Читая эти документы, которые мне тогда представлялись записками с того света, я не мог поверить, что такой объем полезной информации может быть вынесен из одного короткого боя. И я был абсолютно согласен с тем, что эти записки должны были любой ценой попасть в Петербург с максимальной срочностью.

       Проводив доктора и консула на телеграф и приставив к ним вооруженный караул, во избежание, как витиевато выразился Михаил Лаврентьевич, "провокаций со стороны японских спецслужб", я вернулся на борт вверенной мне лодки. Где и выяснил, что оставлять без присмотра машиниста и кочегаров с "Варяга" было большой ошибкой. За те несколько часов, что меня не было на борту, они успели рассказать свою версию боя всей команде. Из их рассказа следовало, что "Кореец" чуть ли не в одиночку утопил "Асаму" и заодно избил "Чиоду" до полусмерти.

       В результате на борту меня поджидал бунт. Впрочем, бунт весьма оригинальный. Вся команда, одевшись в чистое, выстроилась во фрунт на верхней палубе и требовала немедленно идти в бой, "дабы не посрамить памяти однотипного с "Манчжуром" "Корейца", в одиночку утопившего "Асаму". Последним сюрпризом дня было то, что офицерское собрание, прошедшее, беспрецедентное нарушение устава, без меня, единодушно высказалось за скорейший выход в море.

       В общем, дальнейшее вам наверняка известно - собрав все находившиеся в порту джонки, мы с консулом ближе к вечеру выплатили каждому капитану, пожелавшему принять участие в спасении экипажа "Варяга", по десять рублей, и посулили еще по сотне за каждого спасенного моряка - на столь астрономической сумме вознаграждения настоял Банщиков. В результате, начиная с семи вечера и до утра, из Шанхая и окрестных деревень всю ночь вниз по реке шел караван джонок и мелких пароходиков. Мы подняли на "Манчжуре" фальшивые паруса китайского образца, дабы походить на джонку при беглом взгляде, и влились в процессию около полуночи. В порту при этом пустили слух, что канонерка переходит вверх по реке в Нанкин, дабы обезопасить себя, если капитан глубокосидящей "Мацусимы", караулившей его в устье реки, решит атаковать лодку в порту, как было при Чемульпо.

       "Манчжур" наш проскользнул около трех часов ночи, в самую темень. По выходу из порта мы действительно пошли вверх по реке и, обойдя остров Чуньминдао через пролив Хаймыньцзяндао, вышли в море и сразу же по небольшим глубинам пошли на север. Нам очень сильно помогло то, что наш штурман успел еще до войны изучить фарватеры нижнего течения Янцзы от и до, не хуже местных лодочников. "Мацусима" металась всего в тридцати кабельтовых к юго-востоку от нас, пытаясь осветить прожекторами все проходящие мимо нее суда одновременно. Для этого ей приходилось постепенно склоняться на юг от устья реки, следуя за основным потоком джонок.