На самом деле

Оглавление

— Я всегда это подозревал! — слышал он реплики друзей. — Петровские реформы — злодейство.

— Ой, не надо! Начинается…

— Петр заложил основы атеизма. Очень умно — убить Россию, предварительно убив святую церковь. Если б он не сделал из нее бюрократический институт!..

— То что бы тогда было?

— Церковь стала бы идейным вдохновителем народного движения семнадцатого года, а не частью ненавистного аппарата царской власти!

Боря повернулся на другой бок. Мир вокруг приятно потемнел и склеился. Потом прошла секунда или час, и Новгородцев снова услыхал:

— Чудовищный разрыв в культуре между знатью и простым народом! Это же трагедия. И если бы не Петр…

— Хм… Возможно, революция была бы не такой кровавой.

— Измышления!

— Петр Первый — отец русской революции.

— А в этом что-то есть…

— Ха-ха! Преображенцы разбудили Герцена!

Борис подумал: «Может быть, моей рукой водило провидение?» Он не верил в провидение, а, вернее, еще не понял точно — верит или нет. Но мысль была приятной. Борю и пугало, и при этом доставляло удовольствие, что он своим поступком возбудил в окружающих такую работу мысли.

— Но если, — слышал Новгородцев, — Петр был не настоящий, то тогда и все Романовы…

— Позвольте! Кроме Анны Иоанновны!

— Тогда уж и Петр Второй в игре! Он же сын царевича Алексея, а Алексей родился задолго до того, как подменили его отца.

— Ты предлагаешь вычеркнуть империю?

— Да как мы ее вычеркнем, ведь это же история?!

— Вычеркнуть в культурном отношении! Вернуться к допетровским временам! Я думаю, что скоро…

— Люди, вы с ума сошли!

— Все об этом заговорят! Вот увидите!

— Сначала голландцы, потом немцы, потом французы, потом снова немцы — Маркс и Энгельс…

— Протестую! Они евреи!

— Да какая разница! Потом американцы!

— А варяги? Ты забыл варягов.

— И еще византийцы…

— Люди, вы действительно рехнулись. Только вот не надо этой всей националистической истерии!

«Почему же истерии? — думал Боря. — Россия на протяжении своей истории подражает другим странам, заимствует то одно, то другое. А мама говорила — надо быть собой».

— России нужен новый договор. Вассальный договор! — услышал Борис то ли наяву, то ли во сне. — России нужен царь! Пускай все присягнут ему!

— Это тоталитаризм!

— Протестую! Сколько можно повторять, что «тоталитаризм» — это конструкт, придуманный Европой, чтобы оправдать фашизм, связав его в умах с Советским союзом! Говорите: диктатура.

— Монархия авторитарна по своей сути!

— Люди, это мракобесие! А как же институции правового государства?! — взвизгнул местный либерал.

— Прогресс, регресс, — парировал флегматично-пьяный голос. — Все относительно.

«Ан нет! — подумал Боря. — Истина о том, что относительно, должна быть абсолютной!»

Это была последняя мысль, после которой Новгородцев провалился в сон.

Когда он проснулся, ребята обсуждали, как в поведении гопов и уголовников проявляется феодальное сознание. Одни опять утверждали, что феодализма не существует, а другие отвечали, что раз так, то нет и нефеодализма. В комнате сидели несколько девчонок и допивали то, что не влезло в пацанов.

— Обычай пить вино в России ввел Петр Первый, — неожиданно сказал Борис.

Присутствовавшие замолчали и задумались.

Домой Борис вернулся только утром. Первым делом он залез в компьютер. Анна не ответила. Весь день Борис ходил несчастный и страдал: во-первых, из-за дурацкого письма, которое отправил, во-вторых, из-за подделки, о которой день и ночь болтали отовсюду. Вечером он принял, наконец, решение покаяться. Отважно извинился перед Анной в том тупом ответе, что отправил ей, и честно, с описанием подробностей, признался в том, как появилось знаменитое письмо, в которое с подачи Филиппенко все поверили.

21

Тридцать лет назад Иван Евгеньевич, научный руководитель Андрея Филиппенко, готовился к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В ходе обсуждения на кафедре ему сделали несколько замечаний. Ивану Евгеньевичу пришлось перепечатать на машинке половину текста: часть введения, по требованию коллег, он перенес в заключение. Потребовалось изменение нумерации страниц. Можно было бы, конечно, просто заклеить цифры маленькими бумажками и подписать на них новые номера. Но тогда образовался бы бугорок! А бугорки, как известно, не предусматриваются ГОСТом.

— Ага, они мне так и сказали! — усмехнулся Иван Евгеньевич. — И правда, зачем стране ученый, у которого бугорок на диссертации!? Пришлось переделывать. Все сто семьдесят страниц заново на машинке печатать. А вы, Андрей, расстраиваетесь из-за каких-то мелочей!

Замечания, полученные Андреем Филиппенко от коллег с кафедры, действительно не были существенными. По большей части они касались формы, а не содержания. Андрей к внесению поправок был готов. Изменить ссылки, изменить формулировки, сделать выводы чуть более обтекаемыми — все это нетрудно. Ну… за неделю-другую. Главным и наиболее неприятным из сюрпризов оказалось то, что кафедра потребовала, чтобы он проанализировал в диссертации несчастное письмо от Прошки к Софье, сделал хотя бы одну ссылку на этот источник, хотя бы просто внес его в список литературы. К его теме эта ерунда не относилась, Великого посольства аспирант касался лишь вскользь. Но самое возмутительное было в том, что глупая писулька была стопроцентной липой!

Что случилось с преподавателями? Почему правительственная пропаганда в пользу подмены и открытое письмо великого обманщика ввергли их во мрак невежества? Андрей не мог этого понять. Придя домой, он вновь правил текст и за ночь сделал все, кроме последнего — внесения в текст сведений о поддельном документе.