Между Амуром и Невой

Оглавление

Лыков не спеша потягивал водку (взял сразу полуштоф), закусывая пирогом с визигой, и осматривался вокруг. В «Три Ивана» сыщики с давних уже пор не совались. Четыре года назад, в семьдесят девятом, здесь, прямо у стойки, зарезали двух «наружников» с Офицерской, из сыскного, а трупы подбросили на Калашниковскую набережную в пакгаузы. Облава была потом злая, но ничего не дала, а через три месяца сменился пристав и дело закрыли. Сыскари с тех пор, затаив обиду, обходили «Иванов» стороной, чем вся лиговская шпанка очень гордилась. Единственный представитель власти, рисковавший появляться здесь, был податный инспектор Сорока, хитрый хохол, пьянчуга и взяточник — лиговцы считали его своим, не опасались и не обижали.

Большое, на тридцать столов, помещение трактира было освещено довольно скупо, а клубы табачного дыма поддерживали вечные сумерки. В дальнем углу за стойкой возвышался крупный, пузатый и совершенно лысый мужик в фартуке, формальный хозяин заведения Прохор Демидыч. Он зорко оглядывал залу, одним движением бровей направляя в нужную точку или шустрого полового с грязным полотенцем на плече, или пару сурового вида вышибал. Дрались, впрочем, в «Иванах» не часто — хозяин больно строг, и при необходимости обменяться любезностями обычно выходили на улицу. Но случалось всякое… Публика, по наблюдением Алексея, была сплошь уголовная: сидели только два-три спивающихся «ханурика», простых обывателей не замечалось ни одного. Многие посетители трактира на вид были «деловые элементы», спокойные, уверенные и серьёзные; они сидели кучками и вполголоса что-то обсуждали. Даже пили они как-то солидно, почти скучно. Ещё больше было «красных», то есть воров — маровихеров, шниферов, мойщиков, глухарей; эти вели себя шумно, вольготно, многие уже пьяны в угар. Их столы, обсаженные марухами, густо заставленные бутылками, занимали большую часть зала, для них играл драный, с сизым носом, румын-скрипач. За одним из угловых столов сидели два серых человека и о чём-то шептались — не иначе, как блатер-каины, скупщики краденого, тырбанили слам. Прямо за спиной Лыкова два приятеля-маровихера, не видавшиеся, почитай, с самого Томска, торопливо напивались; волей-неволей Алексей слушал их разговор, непонятный обычному человеку:

— …Взял я тогда с верхового ширмана лопатошник, да бимбары ещё…

— Нешто скуржавые?

— Ха! скуржавые! Бери, товарищ, выше — рыжие!

— Эх, барно!

— Ещё бы не барно. Три собаки от съёмщика, жидомора, получил! А в лопатошнике ещё финажек на большую.

— На большую! — ахнул собеседник. — Ну, товарищ, тебе и подфартило! Ну и подфартило!

— Ты слушай, что дальше было. Отлил я, сколько положено, тырщику да и всунулся на мельницу к Тимохе Огороднику. Ну и… тово… замазался. Укутался прям в полусмерть. Споили меня у Тимохи пивом на окурках и раздели. Утром отверзел, смотрю — хрустов ни серса, как есть пустой, и даже пальтуган со двора свели!

— Да, братан, така наша жисть: был фарт, а стал локш.

— Вот-вот. Ну, пошёл я по музыке — кумпол свиндит, грабки дрожат. Отлежаться бы мне, в спокойствие войти, а я уж духовой совсем заделался. Решил сей же час гальё насунуть, штоб, значит, отбить всё взад.

— На ширмака проехаться надумал!

— Точно! Ну, и облопался, конешно. Определили меня с бутором на Литейном.

— Подлипалы али добровольцы?

— Подлипалы, из первого участка, с Гагаринской улицы.

— Знаю, знаю, там майор Степовой командирит, строгий мужчина.

— Он самый, Николай Василич, отец родной. Сразу почал гнать под меня шары — я же с бутором!

— Банки ставил?

— Не то слово! Надрал когтями на полный завтрак! Миног наелся — щёту нет. А все почему? Они мне прицеп повесить хотели, будто я избушку дяди Коли чистанул, аржаны увел. Это я то — честный маровихер! Фараонам для отчету надоть дело закрыть, а клюкаря изловить силенок не хватает; и решили на меня списать. А там срока совсем другие: не наши три с полтиной, а шесть лет за Буграми жигана водить!

— Да, ну ты влип. И как управился?

— Как-как…Я стойку держу. В индии три недели прожил, а как перевели в общую, я и смыслил лытки сделать, из хезника.

— Так ты от дяди, с цинтовки ушёл! — восхитился второй вор.

— Оттель, оттель. Теперь сижу в долушке, как был пустой, бусаю на халтон, хожу жохом, совсем ракло стал. Паша-родский обещает к Троице в свою артель впустить, а пока… угости, товарищ, тарачкой!

(Представляю читателю самому сделать вольный перевод этой абракадабры, сообщу лишь ключевые слова: верховой ширман — наружный карман; лопатошник — бумажник; бимбары — часы, скуржавые — серебряные, рыжие — золотые; барно — хорошо, здорово; съёмщик — скупщик краденого; финажки — кредитные билеты; большая — тысяча рублей; тырщик — помощник вора, толкающий и отвлекающий жертву; мельница — тайный игорный дом; замазаться — проиграть больше, чем имел; укутаться в полусмерть — проиграться полностью; хрусты — деньги, серсо — рубль, локш — неудача; идти по музыке — воровать; грабки — пальцы; духовой — отчаянный; насунуть гальё — украсть деньги; проехаться на ширмака — на авось; облопатъся — попасться; определить с бутором — взять с поличным; подлипалы — сыщики; гнать шары — готовить обвинительный материал; ставить банки — бить; надрать когтями на полный завтрак, есть миноги — быть битым плетьми; избушка дяди Коли — Никольская церковь; аржаны — серебряные оклады икон; клюкарь — вор, грабящий церкви; держать стойку — не сознаваться; индия — карцер; лытки — ноги; хезник — уборная; цинтовка — тюрьма; за бугры жигана водить — отправлять в Сибирь; долушка — тайный притон; бусать на халтон — пить и есть на чужой счёт; ходить жохом — быть в нужде; ракло — босяк; родский — старший вор; тарачка — папироса.