Как живется вам без СССР?

Оглавление

164

В эту минуту вспомнился мне приблизительно такой же эпизод уже из моей личной жизни.

Жаркий московский полдень. В автобусе не очень много пассажиров, среди них — гости из ГДР, видимо, из военной академии, красивые, молодые, в форме и в фуражках с высокой тульей.

— Мама, почему ты не садишься? — показываю я на свободные места. — Ехать нам далеко.

Но мама, устало переминаясь с ноги на ногу, к свободному месту не спешит.

— Не могу рядом с ними, — кивает она на пассажиров в чужой форме. — Понимаю, что эти парни не виноваты, но их фуражки много неприятного напоминают. Моей сестре Ире в Чутянском лесу на Кировоградчине ноги оторвало немецкой гранатой на мельнице. Командир послал ее на задание: привезти в отряд хоть немного муки, а там… фашисты. Они и швырнули в девушку гранатой. Ира на культяпках бежала до тех пор, пока не упала. Как такое забыть?

— Мама, но прошло так много времени, — напомнила я о том, что на дворе уже другая эпоха и люди вокруг другие.

— Вы и забывайте, вам дальше жить, — тяжело вздохнула мама и подвела черту под нашим разговором. — А я уж со своей памятью как-нибудь доживу.

Софья Станиславовна также доживает лишь со своей памятью.

— Немцев мы по сей день боимся как огня. А русских любим. Но как увижу на наших рынках какого-нибудь забулдыгу, который у себя дома пахать не хочет, а у нас самовар продает, как его уважать?

К вечеру хозяйка приглашает меня съездить еще и в Сопот, к ее знакомому польскому коммерсанту.

— Войтех тоже хорошо помнит войну. Он многое расскажет.

Как же красив этот город у моря! Какой он домашний, уютный. И мало уже кто помнит, что Гданьск и прилегающие к нему небольшие городки были когда-то немецкими, это так называемый «гданьский коридор», который вел в Восточную Пруссию к Кенигсбергу. Но благодаря победе Красной армии во Второй мировой войне и советской дипломатии эти красивейшие места стали польскими в обмен на те края в Западной Украине, которые когда-то входили в состав Российской империи.

Вокруг Сопота много облепихи, которую почему-то не принято тут собирать, а на берегу почти нет купающихся. Для местных море — не достопримечательность, они в него не особо ныряют. Да и времена такие, что поляк больше ныряет на рынок, чтобы хоть как-то свести концы с концами. На улице Стрыхальской купил, на Пиотровской продал… На эту разницу и живет. Вот и вся польская экономика этих лет.

Но Войтех не из тех, кто стоит на рынке. Он ювелир. Люди к нему сами идут. Он охотно в доме угощает крепким кофе, но потом порой своим гостям за эту чашечку предъявляет счет.

— Мне было семь лет, когда началась эта проклятая война, — начинает рассказывать он, — и двенадцать, когда она закончилась. Мой дед был русским. Жили мы в Вильно. Богато жили. Нам принадлежало несколько домов. Отец работал судьей, мать была профессором русской филологии в университете. Но я не пошел по стопам своих родителей, я не сторонник романтичных гуманитарных профессий. Во время войны и после нее я так наголодался, что до сих пор все внутри дрожит, как вспомню. Как живу сейчас? Скупаю вещи у подгулявших туристов, перепродаю. Ссужаю деньги под проценты. Жалость? Я не знаю, что это такое.

— Но почему?

— А русские знают, что такое жалость? Ответьте мне на этот вопрос…

— Разве не советские люди спасли мир от фашизма?

— Мало вы что знаете, — твердо возразил Войтех. — Все дома в Сопоте сожгли русские. Я сам видел, как бегали ваши солдаты от дома к дому с факелами в руках, поджигали. Польские женщины с детьми на руках плакали, умоляли не делать этого. Но они никого не слушали. Иногда отвечали, что это приказ командира. Как можно терпеть такой супер-фашизм? Гитлер гнал поляков на восток, — добавил он с горьким сожалением, — ваша армия потом нас, как скот, гнала, и на запад, и на восток. Нам с мамой достался запад. Ехали мы в крест-накрест забитых вагонах, часто без воды. Мертвые рядом. Зачем, пани-россиянка, устраивать такую грубую жизнь? Какой романтизм мог вызреть в моей душе? Какая любовь к слову? Я люблю только действия. Мне нужны деньги. Только деньги и благополучие. Чтоб никакого страха ни вблизи, ни вдали… Скоро я потребую, чтобы дома мои в Вильно вернули. И в Сопоте есть дома моего деда. Все пусть отдают…

Пан Войтех забыл рассказать лишь о том, может, из-за малого возраста в то время и не знал, что в Польше во время наступления Советской армии поляки безжалостно убивали советских солдат из-за угла и так много, что Сталин вынужден был послать ноту эмигрантскому польскому правительству в Лондоне. Да еще бандера в тех краях лютовала. Потому и везли переселенцев в забитых вагонах. Чтоб избежать лишней беды. Но чтоб без воды? Если только не успевали подвезти. Но чтоб и мертвые рядом? Это уже из народной фантазии, чтобы врагов своих, коих они видели теперь не в польски и украинских националистах, а в советских солдатах, как можно больше унизить хотя бы через много лет. Если бы умерших не захоранивали по пути, ни один поляк до Польши не добрался бы, все погибли бы от холеры.

Польский крестьянин Людвиг Кочинаш из-под Лодзи никогда денег со своих гостей за угощение не берет. Жена его Стения огромную отбивную в тарелку положила, картофель отварила и салату нарезала от души. На земле работают сами, знают, как трудно достается каждому человеку жизнь: к чему лишняя боль, если вовремя еще и не пообедать?

В колхоз Стения и Людвиг не вступали, имеют гектар земли. Считают, что это к счастью. На этой земле выросли трое их детей. Один сын учится в училище на фельдшера, другой — обожает трактор. Агнешка пока еще ищет работу.