Как живется вам без СССР?

Оглавление

189

Но не очень долго, помнится, горевал тогда художник. Вскоре опять собрал нас, деревенских девчонок: Олю Богину, Таню и меня. Назвал картину „Троица“. И ее я потом больше не видела, даже в репродукциях.

Вовсе неизвестно местонахождение полотен „Учительница у себя дома“, „Письмо с войны“, „Деревенская свадьба“, „Жатва“. С выставок они не вернулись, там их похитили».

Покачивая на коленях правнучку Наденьку (Надежду), Софья Никаноровна напевает какую-то удивительно лиричную и удивительно мудрую русскую песню:

Как на этой травоньке,
Как на этой шелковой,
Цветики цветут,
Ах, лазоревые цветут…
На ее памяти ох,
Какие цветики лазоревые
Как на этой травоньке,
Да на этой малахитной
Шелковой за оконцем расцвели!

Федот Васильевич выполнил до конца свою нелегкую миссию художника и царством прекрасного венчал свое Кочелаево. Он создал целую серию полотен, на которых воспел красоту и глубину характера простого деревенского человека, необыкновенное обаяние юных деревенских Джоконд, здоровых и чистых душою женщин того поколения России, которым хватило сил пережить потом нелегкий период коллективизации, самую страшную войну века, тяжелейший послевоенный труд на колхозных полях, хватило сил и достоинства, большинству из них в одиночку, не только поднять, но и поставить на крыло своих обкраденных войной и безотцовщиной детей.

На выставках и в музеях посетители подолгу не отходят от полотен Сычкова. Зрителям нравится звонкость в цвете на его полотнах, одухотворенность умных тонких крестьянских лиц и какая-то удивительная искренность исполнения.

Как жаль, что полотна Константина Вещилова разбежались по всему миру и теперь, почти безымянные, нигде не имеют своей родины, то есть своего родового гнезда, как это у картин Сычкова в Мордовии.

Вот в чем выиграл Федот Васильевич Сычков, хотя никогда не был в Нью-Йорке.

И это то, в чем проиграл не менее талантливый Вещилов, хотя и на Капри с Маней гулял, и в Булонском лесу, и в Нью-Йорке видел тысячи блюд на никелированных подносах.

А страны, которая заботилась бы обо всех картинах Константина Александровича, как непрерывно заботится она нынче о полотнах Сычкова, у Вещилова, к сожалению, нет. Вот какая трагедия сваливается на художника, если он, даже ради куска хлеба, покидает Родину.

Как видим, чужбине таланты из других стран не очень-то дороги.

ОХРАННАЯ БАБЬЯ ГРАМОТА

Стоит Марья у прилавка в пустом магазине. В деревне сенокос, в кой час ребятишки за макаронами прибегут, и продавщица оттого в окошко беспрерывно и скучновато глядит. Увидит вдруг кого, в одно мгновенье встрепенется.

«Василий прошел, — отметит про себя и решит: — Наверняка к той, своей…».

«Завидки берут? — спросит ленно себя и махнет рукой: — Чему завидовать? Какой же это мужик, люди добрые, когда с Нюрой-птичницей разводился, себе оставил мебель, Нюре детей, мол, теперь поровну, без обиды все в жизни поделено. Бурьян, охломон, — ругнулась она, — ненужная гвоздика, — и спохватилась сама, — а почему все же гвоздика, хоть и ненужная?».

Покрутила мыслью, покрутила, будто сковородкой перед собственным носом, и самой себе не захотела ни в чем признаваться. Ежели в том, что все они, мужики, кажется, никудышные, и все же, в общем, лучше иметь личную жизнь, чем вовсе ее не иметь, вот, хоть и ненужная, а все же гвоздика — эта личная жизнь.

— Да кто же тебе мужик? — вспыхнула однажды, когда была еще жива, мать. — Этот плох, тот куда хуже?

Вспомнилось, как в детстве дружила с мальчонкой. По соседству жили и в одно время заболели корью. Тридцать дней в избах были затемнены окна, тридцать дней обе матери боялись, как бы не случилось у детей слепоты или других осложнений. По весне, хоть и очень бледной, хилой, но все же здоровой выбежала девчушка на луг. Ивана в тот же час вынесли воздухом подышать. Через день навсегда отнесли на погост.

«Не моя ли половина так рано ушла?», — нынче спустя тридцать лет с сожалением думала Марья. Выглянула на улицу, ахнула: «А вот этот… Этот да…»

Мимо бежал молоденький председатель колхоза. Было, когда Марья кончала десятый класс, он готовился только в первый.

«Да, гляди-ка, всех обогнал!» — удивлялась нынче она, восхищаясь тем, что человек этот прямо уникум, голова! Он за телефон не хватается, если в столовой нет хлеба, а у людей запаздывает обед. Зыркнет черными глазищами, кого же послать? Если некого, колхоз ведь с кулачишко, сам хватает мешок да мчится на газике в город. Сам же и за рулем. Короче, себя не бережет, как розу тепличную белоснежную, а персону свою пускает в расход, будто К-700 в первый год эксплуатации.

«Так ведь прибран к рукам, — отметила с сожалением Марья, вспоминая, что за такого не только в доме жена держится, но и теща. — Уж эта день-деньской сторожит, чтоб, не дай бог, кто руки протянул бы к нему. Оно и понятно, за дело, за хорошее человеком дорожат…».

Повела Марья плечом, вздохнула: «„Мало на земле мужиков. В нашем порядке двум не хватило, в другом чуть меньше, чуть больше. А коли всех подсчитать — ох-хо… И недостающих где взять? Из глины, как поделку, не вылепить, из соломки ржаной не свить. А придумать коли, так в выдумке и останется, по земле такой не шагнет, к тебе не потянется. Будешь сама за выдумкой тянуться, как пущенный по всем ветрам дымный из печки хвост. И вот как жить, как все бабы живут в одиночестве? Как и ты…“ — не затянулось у продавщицы с ответом, от которого она тут же вздрогнула: — О, такого не надо. Главный рецепт на всю жизнь — такого худа не надо…».