Как живется вам без СССР?

Оглавление

166

Мимо окна пробежала на ферму одна женщина, вторая… Поднялся и Виктор Степанович, неспеша двинул в контору.

А меня в Костромской области, неподалеку от города Нерехта, в колхозе «Волга» ждал еще один солдат — Иван Сергеевич Мариничев. Еще один солдат Польской армии, однако, русский человек, а не поляк.

Что теперь Иван Сергеевич расскажет о тех вроде бы далеких событиях? А он вспомнил, как в середине войны, ему, танкисту, только что получившему орден за освобождение Кавказа, вдруг сказали, что отныне он, Иван Сергеевич Мариничев, обязан снять с себя форму советского солдата и надеть польскую, получить польский паспорт, чтобы воевать во вновь создающейся Польской армии.

— Так уж выпало, — вздохнул Иван Сергеевич. — Что делать? Солдат, значит, терпи…

Со своими родными советскими орденами Иван Сергеевич расстаться не захотел, носил их по-прежнему, только под гимнастеркой, а польские награды, которые вскоре получил — два польских креста, носил, конечно, так, чтоб все видели…

— Вот мы, русские Иваны, какие… И в чужой форме воюем на славу!

— Мы учили поляков танки водить. Учили, как с зенитками обращаться. Во всех машинах во время боев за рулем сидели наши солдаты, переодетые в польскую форму. И командирами подразделений тоже были русские мужики. Притом на самой передовой мы были! Как можно было в войну кого-то пожалеть, сберечь, а кого-то на смерть специально кинуть, если мы в одном танке сидели, либо за одной зениткой стояли?

Иван Сергеевич показывает награды, мол, видите, я ничего не выдумал, вот они, польские кресты…

— Даже страшно вспоминать, когда началось выступление. Надо было на танках Карпатские горы одолеть… Чтоб не свалиться в пропасть, мы шпоры на гусеницы надевали. Глянешь, бывало, с вершины вниз, сердце холодеет, под тобою обрыв страшенный…

— Взяли, значит, с боями город Хелм, — рассказывает далее Иван Сергеевич, — потом на Люблин пошли. Тут сердце похолодело еще больше, когда за четырьмя рядами колючей проволоки увидели мы 32 электропечи, чтоб ни один несчастный из своей лютой лагерной смертушки не вырвался.

Старый солдат отвернулся, чтоб хоть немного отойти от не остывших еще до сих пор в его душе страданий, вышел во двор, напоил корову, овец и вернулся, чтобы рассказывать дальше о тех жестоких временах.

— Сняли мы тогда, русские люди в иноземной форме, шапки. Вместе с польскими товарищами рядом стояли потрясенные и почти сами убитые, такую страшную картину увидели. А потом опять в свои танки и двинули дальше… на Баден, Бреслау, Дрезден. Вот там у меня в танке мой друг Людвиг Багровский погиб. Вскоре и Зиновского мы похоронили. Война была страшная. И эко вышло в жизни: война нас сдружила, а мир разлучил. Что только потом на наши головы русские не вылили? Победителю досталось после войны не меньше побежденного. За что только?..

Я напомнила о цели визита.

— В польской прессе утверждают, что наша страна должна выплатить Польше четыре миллиарда за принудительную эксплуатацию поляков во время войны, — объясняю я Ивану Сергеевичу реалии нынешнего дня.

Горько усмехнулся в ответ бывший солдат.

— Да, и я читаю в газетах, что поляки на нас в большой обиде и компенсацию требуют. Почему мы не требуем компенсацию за то, что в Польской армии было много наших солдат и офицеров? Откуда у растерзанной Польши свои зенитки, автоматы, минометы? Почему бы не вспомнить, как берегло наше командование Польскую армию? На трудных участках впереди всегда была наша армия, труднейшие бои только на себя брала. Мужики из наших деревень на этих рубежах все погибли. Я им еще при встрече доказывал, что не поляк я, а русский, ордена свои, приколотые к нижнему белью, показывал. Удивлялись они очень. А потом и удивляться было некому, все полегли на польской да немецкой земле. Кто заплатит нам компенсацию за эти жизни? Ведь у этих солдат тоже свои дети и матери были.

Монолог этот трагический Иван Сергеевич теперь не прерывал ни на минуту, так был возмущен последними событиями в Польше.

— Слышал я, что нынче в Гданьске и Гдыни уничтожены памятники, посвященные освобождению Польши Советской армией. Пришло ли в голову жителям тех городов, что в составе этих частей были сибирские поляки? И под разбитыми памятниками, кроме русских солдат, лежат их же далекие родственники… Братья поляци! Человек, на ладони которого лежат польские награды с надписью «Заслуженному на поле боя», имеет право вас так называть. Домой я вернулся только в 1946 году, так меня мать родная не узнала. Что это ты, Иван, говорит, все лопочешь по странному и одежда на тебе вроде бы не наша? Где ты был, не шпион ли ты? А ну признавайся честно… Мать даже дубинку в руки взяла. Ну и смеялся же я тогда.

— Выходит, мы, русские люди, сибирские да варшавские поляки, не должны были освобождать от фашизма Польшу? Обойти ее стороной или вообще отдать Гитлеру все страны и континенты? Вместо какой-то ненужной злобы, — говорил Иван Сергеевич уже больше с живущими в Польше гражданами, а не только со мной, — вы, братья-поляци, лучше найдите мне адрес моего военного товарища по нашему танку Людвига Багинского. Если он еще жив, мы сядем вон под той березкой, — махнул рукой за окно агроном и продолжил с болью в голосе, — да помянем наших друзей, польских и русских, лежащих под польскими камнями на польской земле. А что из Варшавы мне ответили? Мол, мы не занимаемся поисками каких-то простых солдат. Тьфу, изверги! Я с Людвигом Берлин брал, потом Прагу. В Югославии мы с ним били фашистов. Он главнее всех их маршалов… Умница, храбрый, добрый. Он жизнь правильно понимал. Людвиг понимал, что нам весь мир должен. А эти… нынешние, атомы… Каждый по отдельности живет. И обиду свою мелкую, какую-то нескладушку военных лет, лелеет будто конфету, которую им еще долго жевать хочется, хоть она и единственная.