Марджори

Оглавление

Девушки часто ходили на концерты и в художественные галереи. Маша как будто знала все бесплатные места и все способы пройти, не заплатив, там, где вход стоил денег. Марджори впервые в жизни начала находить искреннее удовольствие в классической музыке и живописи. Кроме того, она, к своему удивлению, открыла в себе способность работать и учиться, когда что-то интересовало ее. Она покупала книги по театральной режиссуре, гриму, декорациям и освещению и быстро их прочитывала. Маша была застигнута врасплох ее техническими комментариями к одной бродвейской постановке, которую они видели вместе.

— Детка, ты слишком много стараешься для старика Клэббера за его денежки, — язвительно заметила она.

Постепенно Марджори стало ясно, что семья Зеленко жила на те средства, что зарабатывала миссис Зеленко, давая уроки игры на пианино. В их семье как бы считалось, что уроками она занималась от нечего делать и была не прочь получать от этого занятия деньги на мелкие расходы, в то время как мистер Зеленко был настоящим кормильцем, который зарабатывал на хлеб семье операциями на Уолл-стрит. Однако из услышанных краем уха мелких перебранок Марджори поняла, что на хитроумные дела мистера Зеленко на Уолл-стрит каждую неделю уходило около половины заработка миссис Зеленко от уроков музыки.

Через некоторое время Марджори так же догадалась, что Маша снабжала ее сплетнями о знаменитостях, которые можно было найти в театральных журналах. В самом деле, прежде чем две девушки отправились вместе в летний лагерь, Марджори хорошо узнала, что ее подруга в определенном отношении была вруньей.

И все-таки это не слишком отталкивало ее. Если близкое знакомство Маши с бродвейскими кругами было лишь притворством, то ее любовь и знание театра были настоящими. Она получала истинное удовольствие от искусства. Маша была склонна к преувеличениям, быстро обижалась и еще быстрее прощала обиды. Но что было важнее всего, она оказалась первым человеком, с которым столкнулась Марджори, оценивавшим ее на разумных основаниях. Молодые люди в жизни Марджори были ослеплены ее тонкой талией, очаровательной грудью, стройными ногами, добродушным кокетством. Она очень радовалась тому, что все это у нее было, но всегда испытывала легкое презрение к тем, кому нравилась только за это.

Как и предсказывала Хелен Йохансен, Маша начала брать у Мардж деньги взаймы на третью или четвертую неделю их знакомства. Время от времени она отдавала долги. Но это становилось все реже и реже между ее займами, и общий итог уже приводил в смущение. Однажды после получасовых стараний привести в порядок дебеты и кредиты Маша сказала:

— Ох, ты только посмотри, это ужас какой-то! Ты знаешь, мелкие суммы у меня просто текут сквозь пальцы. Они не имеют для меня значения, что-то вроде сигарет или спичек, или всякого такого. Я знаю, так не должно быть. Бог знает, я не богата, чтобы так относиться к деньгам, да и другие тоже. Не могу ли я попросить тебя об одном здоровенном одолжении, не заведешь ли ты для меня маленькую конторскую книгу?

Чувствуя себя неловко, Марджори сказала:

— Право, это чепуха, давай забудем. Какая разница, тридцать пять или сорок пять долларов…

— Нет, нет, пожалуйста, веди учет, ты чертовски методичная, когда захочешь. Когда нам заплатят в конце лета, тогда разберемся. Я просто ничего не могу поделать с мелкими деньгами. За большими-то деньгами я могу уследить, как коммунистическая партия Австралии. — Она заметила тень скептической улыбки на лице Марджори и вспыхнула: — Я скажу тебе, где я управлялась с большими деньгами, малышка. Одним летом я была папиным помощником на Уолл-стрит, и тогда дела шли так хорошо, что мы жили у Питера Ставсана, а не в этой дыре на Девяносто второй улице. И уж поверь мне, каждые десять тысяч долларов были у меня в полном порядке до последнего цента.

Марджори согласилась вести учет, но быстро поняла, что идея была не слишком удачная. Это освободило Машу от каких-либо угрызений совести по поводу занятых денег. «Ты просто пометь это в маленькой черной тетрадке, дорогуша», — говорила она, таким образом освобождая Марджори от бремени некоторой суммы денег и в то же время покровительствуя ей. Когда они поехали в «Лиственницу», счет вырос до двенадцати долларов с мелочью, и Марджори, чувствуя нарастающее раздражение, в самом деле стала вести свою конторскую книгу с аккуратностью старого бухгалтера.

11. Ноэль Эрман

С журчанием рассекая черную воду, каноэ скользило к мерцающим огням и далекой музыке «Южного ветра».

Стояла безветренная, безлунная ночь под усыпанным звездами небом. Марджори сидела на носу каноэ, поставив белую сумку между коленями, поеживаясь, несмотря на свитер, наброшенный на плечи. Тонкая хлопчатобумажная оранжевая блузка и зеленые брюки, одежда, предписанная преподавателям в «Лагере лиственницы», не слишком ее согревали. Она обхватила руками колени и скрючилась, стараясь не дрожать. Маша гребла умело, почти без брызг.

— Что это за музыка? — хрипло прошептала Марджори, нарушая молчание в первый раз, когда они были в нескольких сотнях ярдов от берега «Лиственницы».

Маша рассмеялась, высокий негромкий звук под открытым небом.

— Тебе необязательно шептать, крошка. Мистеру Клэбберу нас не услышать, ты знаешь. Это оркестр. Там сегодня жарят шашлыки. Все сидят вокруг костра и поют, и набивают свои желудки, и упиваются пивом, а оркестр для них играет.

— Я думала, там будут танцы.

— О, любые танцы, какие тебе угодно, но после. У них генеральная репетиция шоу, пока гости жарят шашлыки. Ты в самом деле увидишь нечто.