Совиный дом

Оглавление

Да, гордая молодая фрейлина, которая умела так безупречно, так холодно держать себя, была обыкновенной девушкой, с робким сердцем и тайными надеждами и страхами, иначе она не стала бы со слезами на глазах прижимать к губам маленький лоскуток бумаги… На нем было набросано несколько нотных строк и написаны слова: «Если хочешь отдать мне свое сердце, то сделай это тайно».

Однажды Клодине пришлось петь по желанию старой герцогини, а нот не было, тогда один из членов небольшого избранного кружка встал и набросал задушевный мотив, и она спела его.

Она чувствовала, что хорошо пела в тот вечер. Окончив, она увидела, как пара мужских глаз смотрит на нее с нескрываемым восхищением; это было только один раз и никогда более не повторилось… Их взоры встретились лишь на мгновение, потом он опустил глаза к принцессе Екатерине, за стулом которой стоял. Рыцарственный кавалер, который со смеющейся небрежностью всегда подчинялся капризам своей дамы. Черные дерзкие глаза маленькой принцессы с таким выражением посмотрев на него, как будто повторяли слова романса в виде вопроса: «Хочешь отдать мне свое сердце?». Этот эпизод, должно быть, давно исчез из его памяти, иначе он не был бы так недоволен, когда Клодина заговорила недавно о его любви к музыке… она же никогда не могла забыть того вечера.

И в тот же вечер другие глаза впервые стали ловить ее взор с таким пламенем, что это ее испугало.

«Хочешь отдать мне свое сердце?». Клодина вскочила и прошла от стола к окну и обратно все в том же мучительном волнении. Ее глаза блуждали по комнате, словно ища помощи, и остановились, наконец, на маленькой пастели, изображавшей женщину с нежным лицом. Портрет был вставлен в рамку, над которой возвышался герб Герольдов, и металлическая звезда на рогах оленя блестела при свете свечи.

Горькое, болезненное выражение легло на лицо молодой девушки.

— Мама, — тихо прошептала она, — если бы ты была жива и я могла все рассказать тебе!..

Она сложила руки и неподвижно, как бы читая про себя молитву, смотрела на портрет.

9

На другой день в горах собралась сильная гроза и разразилась над равниной.

Старый Гейнеман со вздохом смотрел, как ветер трепал его гвоздики и вода текла по грядкам, вырывая с корешками только что рассаженные овощи.

— О Господи Исусе! — жаловался он в кухне, моя, как настоящая судомойка, посуду. — Посмотрите, фрейлейн Клодина, какой сильный дождь.

Он показал в окно на горы, покрытые еловым лесом, где в промежутках между деревьями виднелись туманные полосы.

— Дождь обложной и зарядит не меньше, чем на неделю… Тогда тоскливо становится здесь.

Так и вышло: начался настоящий горный дождь. Маленький ручей, пробивавшийся сквозь ели, превратился в мутный желтый поток…

Девочка с куклой стояла у окна в комнате фрейлейн Линденмейер, без конца спрашивая, скоро ли пройдет дождь, потому что в саду играть лучше. Старушка сидела рядом с ней, усердно вязала и по привычке оборачивала голову, чтобы поглядеть на прохожих, но напрасно. Только хромая женщина, служившая для посылок, вымокнув до костей, прошла рядом со своей лошадью; она подняла юбку на голову, а лошадь покрыла клеенчатой попоной, с которой вода струилась целыми потоками.

Клодина сидела в общей комнате и училась шить на машинке, щеки ее раскраснелись от радости, когда она сделала первый безупречный шов. Да, работа, даже презираемое ею женское, рукоделие, все-таки благословение и иногда прогоняет заботы.

Иоахим совершенно углубился в свои книги. За обеденным столом он сказал, что такая погода особенно благоприятна для работы, и, отобедав, засел за свою рукопись, не видя и не слыша ничего более.

А дождь все шел и шел… В Альтенштейне было особенно тоскливо, так как здоровье герцогини, естественно, ухудшилось, она чувствовала себя слабой и кашляла сильнее. Непогода возбуждала в ней мрачные мысли о будущем. Она старалась преодолеть свое настроение и села писать письмо сестре, но внезапно слезы упали на бумагу, а она не хотела огорчать и без того испытавшую много горя вдову мыслью, что ей стало хуже…

Герцогиня сошла вниз, в большой зал, где ее сыновья брали урок фехтования. На минуту смелые движения белокурых мальчиков наполнили ее восхищением, потом опять вернулась прежняя слабость, и фрау Катценштейн должна была отвести ее отдохнуть.

Через некоторое время герцогиня велела привести младшего сына, красивого, пышущего здоровьем мальчугана, появление которого на свет отняло у нее последние силы; мать с восторгом поглядела в его голубые глаза: как он похож на отца, на этого превыше всего любимого человека!

Она внезапно встала и, держа ребенка на руках, направилась к двери. Фрейлина и горничная бросились к ней, чтобы взять мальчика, но она с улыбкой отстранила их: «Мне хочется удивить герцога, пожалуйста, останьтесь!»

Герцогиня на цыпочках перешла гостиную, отделявшую ее комнаты от комнат мужа, и, порывисто дыша, остановилась у его двери. Как хорошо, что в Альтенштейне он живет так близко от нее, что здесь она может, как всякая счастливая жена, принести сына к отцу. Она взяла ручку ребенка и постучала ею в дверь.

— Папа! — воскликнула она, — милый папа, мы здесь, открой нам, мы здесь — Лизель и Ади!

Послышался шум задвигаемого ящика, и дверь тотчас отворилась; герцог в черном бархатном домашнем пиджаке встал на пороге, видимо удивленный внезапным посещением. У стола стоял Пальмер с бумагами в руках, а на столе было разложено несколько листов.