Точка росы

Оглавление

— Это не печать... — потупился Мазок. — Это я пальцем тут приложился немного... Мы с ребятами селедку ели...

Девица хихикнула и, пока Шишкобабов спешно заполнял бланк ходатайства, отщелкала на подаренный папой “кодак” смущенного Мазка, жалобу гражданина Пендюрина и нависшего над ней подполковника. Вырисовывался образ, позарез необходимый читателю, утомленному потоком чернухи из жизни ментов.

Мазок потер пятерню о засаленную полу бушлата, взялся двумя пальцами за чистый угол бумаги, сколотые скрепкой, и, вздыхая, понес их в следующий по Красной улице домик, где помещался прокурор. Там он оставил испачканные бумаги секретарше, а сам, скребя пятерней затылок, побрел на рынок к приятелям-сержантам, потому что, несмотря на сонный и несколько придурковатый вид, весьма хорошо понимал, что к чему, и глубоко впитал дух корпоративной этики. Опять же, кормился весь дежурный наряд РОВД с рынка, и сегодняшняя жирная атлантическая селедка пряного посола была именно рыночного улова.

Уже через час трое сержантов навестили офис гражданина Пендюрина, где попытались постучать дубинками по изящному дорогому столу, и не только по нему. Но попытка их была грубо прервана случайно оказавшимся в соседней комнате Снегирем, причем видимых повреждений сержанты не получили, но внутренние органы милицейских тел еще долго напоминали о своем плачевном состоянии болезненным кровоотделением при мочеиспускании. Снегирь дружил семьями с Димой Арцеуловым — и расправился с виновниками его ранения без лишней показухи, хирургически безупречно и безжалостно.

Ночью подполковника Шишкобабова вдруг прошиб холодный пот от осознания содеянного. Содрогнувшись под одеялом, он вспоминал змеиный взгляд заместителя начальника, его геббельсовскую улыбочку и злые, нервные, покусанные губы. Промучившись добрых полтора часа без сна, новоявленный борец с коррупцией успокоил себя тем, что, во-первых, этим делом должна заниматься служба безопасности МВД, а никак не ОБЭП, а во-вторых, что прокурор — стреляный воробей и никогда не подпишет его дурацкое ходатайство. Решив с утра зайти к прокурору, объяснить случившийся казус невнимательностью, переутомлением, и подарить старой крысе за молчание набор своих любимых японских блесен, на которые прокурор давно зарился, Шишкобабов успокоился и уснул.

Поутру, подходя к домику прокуратуры, мучимый жадностью, он уже решился было вместо блесен обойтись простой бутылкой водки, до которой прокурор тоже был охоч, как вдруг в окошке газетного киоска на первой странице “Красносельского Вестника” увидал свою фотографию и оттиск жалобы Пендюрина. Мучимый дурными предчувствиями и мысленно расставшись не только с блеснами, но и с германской катушкой для спиннинга, Шишкобабов несмело вошел в теплый предбанник прокуратуры...

На столе у секретарши его ждало подписанное ходатайство, а умудренный жизнью прокурор, не зря славившийся сверхъестественным чутьем, уже слег в больницу — оперировать застарелую грыжу.

В то же утро пахнущий свежей краской сенсационный номер “Красносельского Вестника” украсил рабочий стол полковника Шубина.

III

Перепуганного Тимура Дербенева остановили в тот же вечер по дороге с работы, затащили в машину и в течение часа “вербовали по-русски” на заднем сиденье старого “фольксвагена”, стоявшего у обочины. Интеллигентные беседы и заманчивые предложения за чашечкой кофе давно превратились в воспоминания розового детства шпионажа. Машину трясло так, будто в ней пылко занимались любовью качки-гомосексуалисты. Процесс вербовки созерцал невыспавшийся, зевающий наряд Кляксы.

В салоне вместе с капитаном Зимородком сидели Дональд, Кира и Пушок, потому что после инструктажа Кира Алексеевна отозвала старшего в сторонку и сказала, глядя под ноги:

— Костя, сегодня мы с тобой поедем. Пожалуйста.

Непривычно и неловко было видеть эту красивую решительную женщину в состоянии просительницы, смущенной и виноватой. Зимородок только молча покивал седеющей головой. Наблюдательный Лехельт сделал вид, что так и должно быть. Ролик открыл было любопытствующую варежку, но наткнулся на косой взгляд Тыбиня, брошенный из-под тяжелого лба, — осекся на полуслове и перевел разговор на тему обещанной квартальной премии. Один Морзик был доволен переменой мест, соответствующей его тайным планам, скрывая радость под видом служебного рвения и озабоченности.

Взяв Изю от подъезда дома, где он, возмущенно поминая библейских пророков, рихтовал правый закрылок “девятки”, они вскоре зафиксировали его краткую встречу с хозяевами “фольксвагена”, а затем разделились. Хмурый и неразговорчивый Старый потянул Арджанию дальше, в северные районы города, а экипаж Кляксы сел на хвост “фольке” — и, как оказалось, не напрасно. Не впустую прокатались.

— Кто Изе крыло загнул? — спросил Зимородок. — Не мог же он сам так въехать.

— Михаил Александрович, — робко ответила Людочка и покосилась на молчаливую Киру.

— На якорь поставил?

Ответа не последовало, и Зимородок, как опытный руководитель, не стал больше задавать никаких вопросов. Одно из правил хорошего начальника — не стремиться знать о ходе дел больше, чем нужно, за что подчиненные будут тебе только благодарны.

— Константин Сергеевич, можно мне сегодня пораньше уйти? — спросил Лехельт, обеспокоенно глядя на часы и на темнеющее над городом пасмурное зимнее небо. — Я в театр билеты взял.

— Посмотрим по обстановке.

— С Маринкой пойдете?! — оживилась Пушок. — А что смотреть будете?