Забытый сон

Оглавление

— Я встречался с ней. Она говорит, что он хотел поехать в банк, чтобы разобраться с этими проблемами.

— Я так не думаю. Арманд считал их проходимцами и говорил, что нужно подавать на них в суд. Но все это, вместе взятое, могло привести к нервному срыву. Сейчас, спустя столько лет, я даже лучше его понимаю, чем раньше.

Секретарь внесла чай и кофе. Это была высокая девушка с длинными светлыми волосами.

— Спасибо, — поблагодарил Дронго.

— Вас ждут, — сказала секретарь, обращаясь к Пиесису.

— Я помню, — кивнул тот.

Пиесис взял чайную ложечку, бросил в кофе два кусочка сахара и размешал их. Дронго от сахара отказался.

— Лилия рассказала мне, что был какой-то странный звонок, — вспомнил Дронго, — говорили насчет каких-то карточек…

— Наверное, насчет кредитных карточек, — согласился Пиесис. — Банк открывал новую линию и должен был выдать нам новые карточки. Но Арманд действительно нервничал. Не знаю почему. И вообще у нас менялась обстановка каждый месяц.

Дронго ждал, что скажет дальше его собеседник.

— Кто мог подумать, что все так закончится? — словно раздумывая, спросил Пиесис. — Я уже в двадцать четыре года работал инструктором райкома партии. Мы тогда верили в наши идеалы, нам казалось, что у нас впереди целая жизнь. А потом мы все больше и больше разочаровывались. В девяностом году я вышел из партии. Мы в нее уже не верили, никто не верил. Оставались только самые стойкие, самые убежденные, как Арманд. Сейчас я думаю, что он просто не хотел признаваться, что вся его жизнь оказалась напрасной. Он был таким «идейным», как раньше говорили. А оказалось, что положил свою жизнь за никому не нужную идею. Потом всплыли факты расстрелов, депортаций, высылки латышских семей. О многом мы не знали, о многом только догадывались. В общем, я был с Армандом согласен, у нас в прошлом было много хорошего, но и много плохого. Однако тогда, при отделении от СССР, начали вспоминать только плохое. Все, что у людей накопилось за эти годы.

— Я хотел у вас спросить, — вспомнил Дронго, — вы знали такую Яковлеву Сюзанну Силивесторовну? Она, наверное, давно умерла, но, может, вы знали, где она жила в последние годы? Я звонил ей несколько раз, но телефон не отвечает.

— Яковлеву? — переспросил Пиесис. — Конечно, знал. Между прочим, она героическая женщина. Такая энергичная и целеустремленная. А разве она умерла?

— Мне говорили, что да. По моим расчетам, ей должно быть за восемьдесят.

— Правильно. Но она жива. Она живет с семьей своей дочери на улице Рупницибас. Это в самом центре города. Там находится здание бывших сотрудников партийного аппарата. Очень большой и красивый дом. Многие оттуда уже выехали, продав свои квартиры. Но она живет именно там.

— Спасибо, — поблагодарил его Дронго, — я обязательно к ней зайду. И спасибо, что вы меня приняли.

— Вы хорошо сделали, что приехали, — вдруг сказал Пиесис. — Лилия все еще живет надеждой, что сможет узнать правду. Она не хочет верить фактам. Или не может. Извините, что я тороплюсь. У меня в приемной сидит журналистка, которая недавно написала о смерти Арманда. Она собирала о нем материал. Если хотите, я ее позову.

— Конечно, — кивнул Дронго.

Пиесис поднялся и вышел из комнаты. Через несколько секунд он вернулся с девушкой, у которой были светло-каштановые волосы, постриженные каре, красивые голубые глаза, фигурка спортсменки. Она была чуть выше среднего роста и удивительно прямо держала спину, словно гимнастка на подиуме. Девушка была в джинсах и шерстяном сером пуловере.

— Знакомьтесь, — представил журналистку Пиесис. — Это Марианна Делчева, а это господин Дронго.

— Не может быть! — ахнула гостья. — Вы тот самый Дронго?

— Не знаю, о ком вы говорите, — улыбнулся он, пожимая руку Делчевой.

— Я про вас писала, — восторженно сообщила она, глядя на Дронго, — вы один из самых известных экспертов по вопросам преступности. Вы знаете, сколько у вас поклонников в Риге? Ведь о вас слагают самые настоящие легенды.

— Вот уж не знал, что я так популярен, — мрачно проворчал Дронго. Его совсем не устраивала такая широкая известность. Работе эксперта не нужна реклама.

— Вы очень популярны, — заявила Делчева, усаживаясь за стол. — Если позволите, я приеду к вам и возьму интервью. Мне очень интересно с вами побеседовать. Говорят, для вас нет неразрешимых задач. Говорят…

— Это всего лишь слухи, — прервал ее Дронго, — и не всегда проверенные. Вы писали об Арманде Краулине?

— Да, — кивнула журналистка, — мне было интересно написать портрет человека ушедшей эпохи.

— «Ушедшей эпохи», — повторил Дронго, — в этом слове есть нечто обидное. Вам не кажется?

— Ничуть. Вы же не будете отрицать, что та эпоха закончилась. В ней были свои герои, но и антиподы им. Вот мне и было интересно об этом написать.

— Ему сейчас было бы только пятьдесят пять лет, — вспомнил Дронго. — Вы считаете, что это возраст человека ушедшей эпохи?

— Наверное, — рассмеялась она, — мне трудно об этом судить.

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять. — Она тряхнула головой. — Вы считаете меня слишком молодой?

— Нет. Я вам немного завидую. В девяносто первом вам было только двенадцать. Значит, многие недостатки той эпохи вы уже не застали.

— Зато успела стать пионеркой, — рассмеялась девушка, обнажая мелкие острые зубы.

У молодых людей бывают красивые зубы, и как-то сразу заметно, что они свои, в отличие от безупречных улыбок любых кумиров шоу-бизнеса. «Нужно посоветовать стоматологам делать не столь безупречные зубы, чтобы они были больше похожи на настоящие», — подумал Дронго.