Забытый сон

Оглавление

— Слушаю вас, — отозвалась Визма по-латышски.

— Простите, что я вас беспокою, — начал Дронго, — вы говорите по-русски?

— Очень плохо, — ответила Визма.

— Я прилетел из Москвы, — сообщил Дронго, — меня обычно называют Дронго. Если разрешите, я хотел бы с вами встретиться.

— По какому вопросу?

— Я эксперт по вопросам преступности, — пояснил Дронго, — и хотел бы поговорить с вами о вашем первом супруге Арманде Краулине.

— Мне нечего сказать, — раздраженно заявила женщина, — и не нужно мне звонить. До свидания. — Она бросила трубку.

Дронго растерянно посмотрел на Татьяну Фешукову, сидящую рядом.

— Я же вам говорила, что она не очень нормальный человек, — напомнила Фешукова.

— Мне очень нужно с ней встретиться, — признался Дронго.

Татьяна нахмурилась. Они ехали по мосту через Даугаву.

— Я думаю, будет лучше, если вы поговорите с Лаймой, ее дочерью, — неожиданно предложила Фешукова. — Она единственный человек, который имеет влияние на Визму.

— У вас есть телефон Лаймы?

— Сейчас найду, — ответила Татьяна, доставая свой телефон, — узнаю у Дорики, сестры Лилии. Она должна знать.

Глава 12

Лайма Краулинь жила в старом доме, в самом центре города на улице Рихарда Вагнера. Ее супруг был руководителем одной из самых известных компаний по производству пластика. Узнав, что с ней хочет встретиться эксперт, приехавший в Ригу в связи с гибелью ее отца, она сразу согласилась с ним побеседовать и назначила ему свидание в большом ресторане напротив отеля «Ди Рома». В полдень они уже ждали там Лайму. Вскоре в полупустой ресторан вошла высокая, красивая, светловолосая женщина в обтягивающих темных брюках, кожаных сапогах и в ярко-красной куртке. Увидев сидящих за столом Дронго и Фешукову, она приветливо им кивнула, сдала гардеробщику куртку и подошла к их столику. Под курткой у нее оказался красивый джемпер фиолетового цвета с бисерной вышивкой на груди. У Лаймы были крупные черты лица, большие глаза, красивый рот, полные, чувственные губы. Подойдя к гостям, она энергично пожала им руки.

— Спасибо, Лайма, что вы пришли, — сказал Дронго, когда она села за столик. — Извините, что пришлось оторвать вас от дел.

— Ничего, — улыбнулась она, — дела подождут. Так вы говорите, что приехали в Ригу из-за моего отца? — У нее были крупные ровные зубы.

— Да, — ответил Дронго, — ваша мачеха Лилия до сих пор считает, что он не мог совершить самоубийства.

— Я тоже так думала, — призналась Лайма, — но следователь Брейкш заверял меня, что это было типичное самоубийство. Я тогда была максималисткой, иногда спорила с отцом. В двадцать лет все кажется немного другим. Я ходила на митинги, пела песни, голосовала за новую власть. Все представители старой власти мне казались чудовищными предателями собственной страны. И отца я не могла понять, когда он говорил, что я во многом не разбираюсь. Тогда писали и о сталинских лагерях, и о массовых выселениях латышей. Мы так ненавидели этот комсомол, что в институте вышли из него всей группой. Коммунистов мы не любили еще больше. И тогда я думала, что отец осознал всю ничтожность и аморальность этого коммунизма, которому служил. И поэтому покончил с собой. Ему стало стыдно за его прошлое. А мне теперь стыдно, что я могла тогда так думать. Сейчас у меня совсем другое мнение.

— Лучше стали относиться к коммунистам? — улыбнулся Дронго.

— Нет, — ответила она, — для меня они все равно остались такими же чудовищами. Только я стала понимать, почему люди делают выбор. Иногда нужно встать на чью-то сторону, не оставаться в стороне. Теперь мне не нравятся ни наши бывшие коммунисты, ни нынешние националисты. И я теперь лучше понимаю моего отца. Такие, как он, всегда честно служат идее. Таких порядочных и принципиальных людей всегда использует любая власть.

— И теперь вы не верите в его самоубийство?

— Не знаю. Я понимаю Лилию, но сама не знаю. Может, потому, что я не всегда понимала отца при жизни. А сейчас я чувствую, как мне его не хватает.

— Вы были в городе, когда произошла трагедия?

— Нет, я училась в Германии. Отец тогда помог мне уехать, и я училась там с девяносто первого по девяносто четвертый год. Он считал, что я должна знать иностранные языки и получить хорошее образование. Мы в институте почти не учились. В конце восьмидесятых все ходили на митинги. Но диплом я получила. А потом защитила диссертацию в Германии, на немецком языке.

— Он оплатил ваше образование? — поинтересовался Дронго.

— Да, — кивнула Лайма, — и даже когда отец погиб, выяснилось, что он заплатил вперед за три года. У меня не было никаких проблем. Но на его похороны я сразу прилетела. Лилия чуть с ума не сошла, и я тогда стала к ней относиться немного по-иному. Она очень любила моего отца.

— А ваша мать?

— Не знаю. Мне кажется, что у нее это было — как сказать по-русски? — увлечение молодости. Она была старше отца на три года. Ему было только девятнадцать, а ей двадцать два, когда они познакомились. И через год поженились. Сейчас я понимаю, что они были абсолютно разные люди. Он был романтик, лидер, вожак молодежи. Любил шумные компании, друзей, людей. У моей матери другой характер, она более спокойная, более приземленная, что ли… Я правильно говорю по-русски? Мои родители были очень разные люди и вскоре разошлись. Мама снова вышла замуж, а отец потом женился на Лилии. Может, так и должно было случиться, но он всегда встречался со мной, присылал мне подарки, никогда обо мне не забывал. Даже ходил с Лилией на все мои праздники в школе. Я тогда Лилию не очень любила. Мне казалось, что она отняла у меня отца. А потом я узнала, что отец сначала развелся с матерью и только через некоторое время познакомился со своей второй женой.