Год призраков

Оглавление

— Этим можно и череп проломить, — сказала она.

Джим потянулся было к дубинке, но Бабуля рассмеялась: «Нет уж, фигушки» — и убрала ее в шкаф.

Мэри подошла к туалетному столику — посмотреть на стеклянную Деву Марию, наполненную лурдской водой, но Бабуля позвала ее и вручила настоящий полицейский значок. Потом из кармана халата она вытащила полицейский револьвер. Рукоятка была деревянной, а все остальные части отливали матовым серебряным блеском. Бабуля подняла его над нашими головами, рука ее чуть подрагивала. Джим потянулся к пистолету, а я слегка пригнулся. Мэри выставила вперед полицейский значок.

— Нельзя трогать. Он у меня на всякий случай заряжен, — предупредила Бабуля.

— Это ты заряжена! — крикнул из коридора Дед.

Бабуля рассмеялась и убрала пистолет. Она позволила нам еще несколько секунд подержать дубинки, а когда Джим сделал вид, что собирается проломить мне череп, попросила их назад. Мы ушам своим не могли поверить, когда она разрешила Мэри взять значок.

— Мы его разделим, — сказал Джим.

— Нет, — ответила Мэри и вышла из спальни.

Мы услышали, как открылась и закрылась дверь на половину Бабули и Деда. Бабуля дала мне и Джиму по печенью. Мы уселись с Дедом за кухонный стол, и он закурил «Честерфилд». Бабуля вскипятила чай и села вместе с нами.

Доказательство

Намучившись с «Сайласом Марнером», Крапп отер мел с рук и отошел от доски.

— Кажется, — сказал он, — кто-то написал мне письмо.

Лицо его покраснело, челюсти сжались. Услышав про письмо, я чуть штаны не замочил. «Не отворачивайся», — напомнил я себе.

— Кто-то прислал мне письмо — думаю, чтобы меня оскорбить, — продолжил Крапп.

Засунув руку в карман рубашки, он вытащил аккуратно сложенный листик бумаги, развернул его и показал классу. Мы прочли. Тиму Салливану пришлось обеими руками закрыть лицо, но он не издал ни звука.

— Я думаю, это сделал кто-то из вас, — Крапп стал заглядывать в глаза каждому по очереди, — поскольку автор допустил ошибку.

Когда Крапп дошел до меня, я изо всех сил постарался не моргнуть.

— Вообще-то говоря, — заявил он, потирая руками, после того как сложил письмо и поместил его обратно в карман, — я знаю, кто это. Вы забыли, что ваши почерки все время передо мной. Я взял письмо, потом листки с одной из ваших контрольных и сравнил почерки. Может быть, виновный признается сам?

Я знал, что Джим ни за что бы не признался. Он бы сидел себе потихоньку, едва заметно кивая. Так собирался сделать и я, но чувствовал, что слабею с каждой секундой. Какая-то часть меня хотела вскочить и сказать: «Это я». Но вдруг я понял, что на самом-то деле это был не я, и тут Крапп хлопнул в ладоши со словами:

— Уилл Хинкли, выйди-ка сюда.

У меня все внутри похолодело, но я автоматически рассмеялся. На меня, однако, никто не обратил внимания, потому что все начали перешептываться.

— Тишина! — крикнул Крапп.

— Я этого не делал, — сказал Уилл, отказываясь выходить из-за своего стола.

— Иди сюда, — велел Крапп.

Он дрожал, точно Джордж, когда его дразнишь, подсовывая кроссовку к морде.

— Не писал я вам никаких писем, — сказал Хинкли, и его кадык заходил как сумасшедший.

— У меня есть доказательство. Иди в директорскую. Твои родители ждут тебя вместе с мистером Клири.

Хинкли вышел из-за своего стола с покрасневшим лицом, в глазах его стояли слезы. Когда он открыл дверь класса, Крапп сказал ему:

— Никто не смеет говорить мне такие вещи, молодой человек.

— Я ничего и не говорил, — сказал Хинкли и припустил по коридору. На повороте его кроссовки заскрежетали, как покрышки.

Дверь захлопнулась, и Крапп велел нам достать учебники по арифметике.

На протяжении всего путешествия А, Б, В и Г от Чикаго до Нью-Йорка со скоростью сто миль в час я представлял себе, как в полиции открывают то, другое письмо. И воображал, как они прыгают в свои черно-белые машины, включают сирены и мчатся к дому мистера Уайта. Затем стучат в заднюю дверь, держа пистолеты наготове. Внутри дома темно и пахнет «Мистером Клином». Слышно, как мистер Уайт бежит вверх по лестнице. К тому времени, как туда попадают полицейские, они находят только соляной столб посередине чердака.

Джиму не понравилось то, что я ему рассказал.

— Плохо дело, — проговорил он.

— Почему? — спросил я.

— Теперь в полиции решат, что Хинкли и второе письмо сочинил, и когда схватят мистера Уайта, то все заслуги припишут ему.

— Мы могли бы все рассказать сами, и тогда заслуги приписали бы нам.

— Ну да.

— Тим сказал мне, что теперь Хинкли в наказание весь год будет оставаться в школе после уроков и носить корзинки с мусором в котельную.

— Ладно, пусть все достанется Хинкли.

В этот вечер у мамы был плохой вечер. Она рассвирепела, ее лицо дышало гневом. Воздух стал разреженным, и дышать им было тяжело. Мама оскорбляла отца, бранилась, опрокидывала один стакан с вином за другим. Отец сидел за своим концом обеденного стола и, склонив голову, курил сигарету. Мэри и Джим скрылись в подвале. Я убежал в свою комнату, улегся на кровать и разрыдался в подушку. Мамин голос доносился до меня снизу — непрекращающийся обстрел, который, словно метель, переходил в завывание, стихал, потом снова набирал силу. Он продолжался и продолжался, но от отца я так и не услышал ни слова.

Наконец меня сморил сон, а когда я проснулся, в доме было тихо. Я выбрался из кровати и потихоньку спустился вниз. Свет в доме был потушен, повсюду висели клубы сигаретного дыма. Из спальни в конце коридора доносился отцовский храп. Я оглянулся в темноте в поисках бутылки вина, нашел ее на бортике раковины и взял за горлышко.