Полужизни

• Предыдущая
• 107/135
• Следующая

– Неужели одиннадцатилетние убийцы сейчас не редкость? – мрачно спросила Чарли.

– Мэри Трелиз купила дом номер пятнадцать по Мегсон-Кресент лишь два года назад. Кто раньше жил в этом доме? Кто в нем умер?

Чарли чуть не поперхнулась.

– Вот дерьмо! – пробормотала она.

– Мы зациклились на имени, забыв о других аспектах. О доме, например.

– Не понимаю... Зачем делать полное признание – сообщать адрес жертвы, способ убийства, саму сцену подробно описывать – и... лгать насчет имени?

– Ответа у меня нет. Пока нет, – уточнил Саймон. – Кстати, объяснение может быть вполне банальным. У нас тут полуправда-полуложь, такую тяжелее всего изобличить. Лживая часть – это гибель Мэри Трелиз, которая, как уже известно, жива.

– А правдивая часть... – Чарли с удовольствием посмеялась бы над теорией Саймона, но вместо этого с каждой секундой все больше в нее верила. В спальне того дома на Мегсон-Кресент кровати не было. Но до приезда Мэри кровать наверняка там стояла, спальня как-никак...

– Правдивая часть – убийство, которое Эйден Сид совершил в том доме, – договорил за нее Саймон. – Он убил кого-то из прежних жильцов. Много лет назад, как и сказал Рут Басси.

21
5 марта 2008 года, среда

– Когда-то мы с Эйденом вместе здесь работали, – говорит Мэри. – Часами, в полном молчании. После гибели Марты я дала ему ключ от коттеджа. Эйден нередко здесь ночевал. – Марта поворачивается ко мне: – Спал там же, где сегодня ты.

Я старательно изображаю спокойствие, только... В этой комнате что-то не так, но что? Смотрю на гору из растерзанных картин. Неужели мне не мерещится?

– Не обижаешься, что я сразу не сказала? (О чем это она? Ах да, о том, что Эйден спал на той же кровати, что я сегодня...) Это лишь комната. Не верю, что комнаты способны хранить воспоминания. Никакой ауры, атмосферы, тени прошлого не существует, их люди придумали сами.

– Ты дала Эйдену ключ от коттеджа? – Почему-то мне хочется проверить факты. – Но ведь ты не хозяйка тут.

– Ну и что? – пожимает плечами Мэри. – Я единственная сюда наведываюсь.

– А как мать Марты относится к тому, что Эйден сюда приезжает?

Если бы моя дочь повесилась от неразделенной любви к мужчине, я бы этого бессердечного урода на милю к дому не подпустила... а если бы на моих глазах повесился мой лучший друг, или любовник, или бывший любовник, я бы близко не подошла к комнате, где разыгралась трагедия!

– Я не говорила Сесили, – отвечает Мэри. – Я вообще никому не говорила.

– Почему родители Марты продолжают снимать Гарстед-коттедж? Марты больше нет, зачем тогда? Зачем тебе помогать, ты же им чужая?

– Я им как живой сувенир, памятка о драгоценной доченьке, – улыбается Мэри. – Сесили не особо меня жалует и все равно привечает.

Взгляд снова упирается в гору мусора. Нет, это не гора, а могильник!

– Сколько здесь картин?

– Не помню, не считала. Сотни.

– Кому они принадлежали?

– Мне. Мои работы – моя собственность, хотя какое-то время я продавала картины.

Я молча жду продолжения.

– Если картина мне не удавалась, Эйден тут же на это указывал. Никогда не ошибался, отчего было только больнее. Но с его помощью такое случалось реже и реже. Хвалил он редко и неохотно, но со временем перестал критиковать, а однажды спросил: «Как насчет выставки?» Он хорошо знал владельца одной лондонской галереи, название которой я даже не слышала, и предложил отвезти мои картины в Лондон. Якобы на экспертизу!

Мэри усмехается и словно задумывается.

– Я, конечно, согласилась, – продолжает она. – Помню, переживала страшно! На следующий день Эйден привез замечательные новости: владелец галереи в восторге и хочет устроить мне выставку. Не знаю, почему не попросила взять меня в Лондон и познакомить с владельцем галереи. Я вообще ни о чем не просила. «Положись на меня», – повторял Эйден. И я положилась. Когда поинтересовалась закрытым показом, Эйден сказал, что его не будет, у галереи такая практика: выставки проводятся без закрытых показов. Теперь-то мне известно, что закрытые показы проводят все галереи без исключения – это же лучшая реклама, идеальная приманка для покупателей. Но тогда я, новичок в мире искусства, ничего не знала и свято верила Эйдену. Помню, мне хотелось познакомиться с владельцем галереи, которому понравилась моя работа, но Эйден отсоветовал: «Художнику лучше держаться в тени». Дескать, для владельца галереи я тайна, которую пока лучше не раскрывать, чтобы сохранить интригу. И я повелась, как полная дура! Эйден привез каталог выставки – элементарно простой, листы белой бумаги, сложенные пополам и скрепленные степлером. Зато там были названия моих картин, мои биографические данные и дата проведения выставки. Я так собой гордилась!

Мэри смахивает слезы. Я понимаю, что главное впереди.

– Эйден периодически ездил в Лондон и проверял, как дела. Дела шли отлично, Эйден был доволен. Я от восторга захлебывалась: мои картины продаются! Наконец Эйден вернулся из Лондона с известием, что все картины проданы. Он... – Мэри морщится от боли и отвращения, – он даже список проданного показал, чтобы я увидела, кто что купил. Там было девять имен. Думаю, мне не стоит их перечислять...

О чем это она? Откуда мне знать, кто купил картины?

– Первое имя – Аббертон, – тихо говорит Мэри. – Пожалуйста, не называй остальные, я не вынесу!

По спине бегут ледяные мурашки.

– Тем вечером Эйден повел меня в ресторан отпраздновать мой успех. Тогда я и предала Марту.

– Ты с ним переспала? – Лучше сказать самой, чем от Мэри услышать.

– Нет! – Мэри досадливо кривится. – С Эйденом спала Марта и рассказала мне, как блекло все получилось!

• Предыдущая
• 107/135
• Следующая