Полужизни

Оглавление

– Да, эти картины не для украшения интерьера, – кивнула Мэри, приняв мой восторг за неодобрение. – Семейка дрянная во всех отношениях, но такова уж здесь жизнь. А ты смелая, раз решилась приехать. Эти в Уинстэнли-Истейт больше не живут, зато других таких же хоть пруд пруди!

– Вовсе я не смелая... – Она что, издевается? Не видит, что меня колотит от ужаса?

– Знаешь, я тебе рада. Хочу извиниться за тот июньский инцидент. Пугать тебя я вовсе не хотела.

«Смени тему, пожалуйста, смени тему!» Я стиснула зубы так, что челюсти заболели.

– Я ведь сама испугалась, и махровый эгоизм не позволил... – Мэри не договорила. – То происшествие... Оно ведь тебя больше не мучает?

Как она смеет задавать мне такие вопросы? В душе огненным цветком распускался гнев, но я заставила себя кивнуть, мол, все нормально. Вот моя естественная реакция на гнев – пытаюсь задушить, пока его против меня не использовали. «Не давай гневу выхода» – эту истину я усвоила еще ребенком. Родители внушили, что неподобающие христианам чувства нужно выжигать каленым железом. Поэтому с естеством я боролась и вела себя так, чтобы родители были довольны и горды. Гнев, особенно направленный на мать с отцом, исключался в принципе.

– Почему ты до сих пор терзаешься? – Мэри явно ждала ответ, который я давать не собиралась. – Себя винишь, да? Почему люди так поступают? Почему мусолят каждый несчастный случай до тех пор, пока он не превратится в закономерность, в огромный черный указатель никчемности?

Таких слов я от Мэри не ожидала. Они прожгли насквозь и оставили в сердце неизгладимый след.

– Когда я на тебя набросилась, ты ведь что-то вспомнила, да? На тебя и раньше нападали? Ты так болезненно отреагировала... Вряд ли дело только во мне. Впрочем, можешь не рассказывать!

Я словно примерзла к месту и с преувеличенным интересом изучала кровавое пятно на блузке.

– Мое... нападение никак не связано с тобой, твоими словами и действиями, – продолжала Мэри. – Обычно нападение нацелено вовсе не на жертву. Нападающий мстит себе за качества, которые ненавидит.

«Будто жертве от этого легче!» – подумала я.

– Я не продаю свои картины. Никогда. Я даже показываю их только тем, кому доверяю, а я не доверяю почти никому. Я трусиха. В тебе я увидела странную особу, пожелавшую купить мою картину, и испугалась. – Мэри закурила.

– Испугалась? Почему? – Вот мы и поменялись ролями – теперь я задаю вопросы.

Повисла тишина, которая, впрочем, ничуть не смущала Мэри.

– В твоем прошлом... нет ли в нем такого, что больно вспоминать?

Откуда она знает? Нет, это просто догадка!

– Думаю, есть. – Она ткнула в мой живот: – С этим шрамом наверняка связана какая-то история. Ладно, не хочешь – не рассказывай!

Желание возмутиться – о чем вообще речь? – быстро прошло. Мэри ведь в точку попала!

– А записать свою историю никогда не хотелось? Я много лет посещала психотерапевта, но в один прекрасный день поняла: разбитую вазу не склеить. Ничего, переживу, если, конечно, мою недо-псевдо-полужизнь в этой дыре можно уподобить настоящей жизни. Ты же понимаешь меня, правда, Рут? Когда твой мир рушится, часть души умирает. Не все, к сожалению, а только лучшая половина. Другая обречена на полужизнь.

Я отчаянно старалась не показать, как сильно потрясена ее словами.

– Психотерапевт твердила, что я не расправлюсь с призраками прошлого до тех пор, пока не избавлюсь от солипсизма. Порекомендовала написать историю своих злоключений, причем в третьем лице, и подробно прокомментировать чувства каждого участника. Дескать, таким образом я пойму, что своя точка зрения есть у каждого. – Мэри затушила сигарету о стену и тут же закурила новую. – Я ничего писать не стала. Чужая точка зрения меня не интересует, понимаешь?

Я увидела в ее глазах боль. Неужели и со мной такое бывает?

– Но я отступила от темы, – усмехнулась Мэри. – Вот что случается, когда неделями ни с кем не разговариваешь! Можно написать твой портрет?

Что за бредовая мысль? Это что – шутка? Ответ она прочитала у меня на лице.

– Почему нет? Ты напоминаешь ангела или фею, хотя ни тех ни других я не видела! Но такую, как ты, я не забуду. Захочется – напишу портрет и против твоего желания.

– Пожалуйста, не надо!

– Кое-кто из натурщиков в решении вопроса вообще не участвовал! – Она кивнула на картины.

– Я не хочу быть натурщицей! Но если бы хотела, то в художники выбрала бы именно вас. – Ответ меня порадовал: великодушный, но при этом твердый. Мэри придраться не к чему.

– Почему меня?

– Вы лучший художник из тех, чьи работы я знаю.

– Рембрандт, Пикассо, Климт, Кандинский, Хокни, Херст, – скороговоркой перечислила Мэри. – Хочешь сказать, я лучше их всех?

– В подлинниках я их картины не видела. Только репродукции.

В глазах Мэри вспыхнуло... неужели торжество?

– Рут... – хрипло произнесла она. – Рут... Подожди здесь...

Я сгорала от нетерпения: что дальше? Мэри снова ушла наверх и вернулась с «Аббертоном». Пульс застучал в висках. Все это время картина олицетворяла для меня тот ужасный день в галерее Сола, я очень старалась его не вспоминать, а когда не получалось, чувствовала себя сбитой с толку и беспомощной. Но после разговора с Мэри что-то изменилось. Теперь я воспринимала картину иначе.

– Вот. Если хочешь, «Аббертон» твой. Дарю.

– Дарите? – растерялась я.

– Прежде я тебе не доверяла, зато сейчас – на все сто процентов! – Мэри смущенно улыбнулась. – Человеку, понимающему, что нельзя оценить картину по репродукции, доверять можно. Не представляешь, как часто люди вешают на стену репродукцию «Рождения Венеры» и уверены, что владеют шедевром Боттичелли!