|
Оценить:
|
Полукровка. Эхо проклятия
3
Самсут подошла к окну, вдохнула в себя вечерней свежести, поправила со лба выбившиеся волосы и устало присела на диван, стараясь не смотреть в зеркало, как назло стоявшее как раз напротив. «Сколько раз собиралась передвинуть — и все никак руки не доходят… или ноги не дотягиваются, — привычно подумала она. А потом мысленно лениво добавила: — Надо бы сделать, пока мамы нет…» Однако дальше мечтаний дело не пошло и сейчас.
Впрочем, Самсут напрасно так уж сетовала на зеркало: выглядела она вполне хорошо. Выразительные вишневые глаза ее и в тридцать два года не потеряли своей яркой влажности, пепельные волосы густо вились, талия оставалась достаточно тонкой, и только потяжелевшие бедра и морщины, сбегающие от тонкого, с горбинкой носа к смело очерченным губам, говорили о нежелании или, может быть, об отсутствии средств и возможностей ухаживать за собой. Ну, а то, что ту самую «пепельность» волосам придавала ранняя седина (вот они, атавизмы армянских кровей!)… А вы не замечали, что в этом мире встречаются порой редкой породы женщины, которым седина очень даже к лицу? Она их — ну совершенно! — не портит. Напротив, выгодно подчеркивает индивидуальность, свежесть кожи и блеск глаз. А глаза у Самсут блестели почти всегда. Тем удивительнее, что в жизни ее, несмотря на ее яркую и редкую для Северной Пальмиры внешность, действительно интересных событий происходило не так уж и много. И с годами она уже почти свыкнулась с этим — или, сказать точнее, заставила себя привыкнуть.
А из головы, меж тем, всё никак не шли две странные вечерние встречи — со стариком-армянином и с блаженной армянкой. А вдруг то был Знак, поданный ей кем-то свыше?.. Нет, глупости, мистика, чертовщина! На дворе — двадцать первый век, а она, школьная учительница, атеистка до мозга костей, будучи не способной самостоятельно изменить что-либо в своей жизни, теперь ищет какие-то знаки. Если уж на то пошло, вся жизнь — это один сплошной Знак. Любая мелочь в ней о чем-то да говорит. И вообще — понять, что тебе был дан Знак, можно лишь после того, когда что-то случилось. А в жизни Самсут уже давно и ничего не случалось. По крайней мере такого, чему нельзя было дать разумного объяснения. И потому — хватит об этом!..
Когда человек много думает,
заботы мира его подтачивают,
Сахар кажется ему горьким,
горечь кажется сладким напитком,
Холодная вода кажется огнем,
страшась огня, он, как свеча, тает.
Спокойная жизнь кажется трудной —
и нет ему покоя.
Книга 1
Гамаспюр
Глава первая
В подвалах адвокатуры
Санкт-Петербург, 7 июня 2001 года
Лето, нарушая все законы природы и северного города на болоте, в этом году стояло прекрасное, и даже унылые улицы рабочей Выборгской стороны, словно в праздник, сейчас были расцвечены жалкой зеленью газонов и редких деревьев.
По набережной, чуть сутулясь, шел высокий и худой человек лет тридцати пяти, придерживая рукой черные волосы, которые то и дело пытался растрепать надоедливый невский ветер. Но даже и ветер в этот день не приносил прохлады. Во всех движениях идущего скользила какая-то неуклюжесть, соединявшаяся, однако, с определенной грацией. Дойдя до переулка — финала своего недолгого путешествия, он несколько тоскливо глянул в сторону набережной, где краснели кирпичи печально известного всему Петербургу места, вздохнул, свернул налево и перед самым носом у проносящихся мимо «Жигулей» пересек дорогу.
«Хорошо, что хоть „Кресты“ рядом, далеко ходить не надо», — в сотый раз повторил он мысленно фразу, которая однажды показалась ему удачной. Она давно перестала ему нравиться, однако по каким-то непонятным законам продолжала звучать у него в голове всякий раз, как он здесь оказывался. Сергей Эдуардович Габузов вообще терпеть не мог этого района, почему-то наводившего на него тоску. Район этот был бездушный, до сей поры пропитанный ядом революционных событий. Наверняка неслучайно и в наши дни сюда, как на работу, регулярно наведывались пикетчики всевозможных мастей, разворачивали плакаты, потрясали в воздухе сухонькими кулачками, взывали, требовали… Короче, сотрясали воздух…
Через пять минут Габузов уже спускался в свой подвальчик, как всегда, испытывая глухое и тщательно подавляемое раздражение. И, в отличие от дней предыдущих, сегодня его немотивированному внутреннему раздражению сразу нашлись внешние причины.
— Вот что, Сергей Эдуардович… — едва приметив его, защебетала секретарша. Лариса была студенткой третьего курса одного из многочисленных расплодившихся ныне юридических заведений, что в сочетании с яркой внешностью, по ее мнению, давало ей право разговаривать со многими едва ли не покровительственно. К несчастью, Сергей Эдуардович, перешедший в адвокатуру всего полгода назад, относился к числу людей, легко подпадавших под такое покровительство. Впрочем, девица была, что и говорить, эффектная, и это обстоятельство (в частности, четвертый номер бюста) несколько примиряло Габузова с его нынешним, весьма незавидным служебным положением.
— Ну, что на сей раз? — устало спросил он, привычно пробежав пальцами по усам. Усы, пожалуй, были самой выдающейся частью его лица — жгучие, обильные и ухоженные. С ними могли посоперничать разве только еще глаза — небольшие, но тоже черные и пронзительные. Остального на лице Сергея Эдуардовича вроде бы и не существовало. — Опять идти отбывать номер за Лавровича или за Савельеву? Или что вы там мне еще приготовили? — раздраженно продолжал он, с досадой глядя на занятую полировкой ногтя секретаршу.
