Тайна в его глазах

Оглавление

На этот раз он томится бессонницей и литературным бездействием всего лишь два дня до того, как поднимает телефонную трубку.

— Алё? — Это она, в своем кабинете.

— Привет, Ирене, это…

— Я знаю, кто это. — Короткое молчание. — Можно узнать, куда ты запропастился на столько времени?

— …

— Алё? Ты еще там?

— Да, да, конечно. Хотел позвонить тебе, но…

— И почему же не звонил? Не о чем было меня попросить?

— Нет… то есть да… Ну не то чтобы попросить о чем, просто думал, что, может, найдем время, чтобы почитать некоторые главы романа, если тебе, конечно, хочется…

— С радостью! Когда приедешь?

Когда разговор заканчивается, Чапарро не знает, радоваться ли энтузиазму Ирене (из-за неизбежности их встречи в четверг и из-за того, что она узнала его голос до того, как он сказал, кто это) или же беспокоиться из-за того, что придется отнести ей несколько глав, чтобы она их прочла. И что его дернуло сделать такое предложение? Нервы, это все нервы, не иначе. Чапарро подозревает, что ни один серьезный писатель не стал бы показывать белые нитки в своей работе.

В любом случае, и это странно, он понимает, что его не столько тревожит мысль о том, что он несерьезный писатель, сколько то, что ему действительно важно выпить кофе в четверг с Ирене.

24

Прошел целый месяц в тюрьме Девото, до того как Исидоро Гомес решился пойти в душ. За все это время он почти не спал, по чуть-чуть и всегда в дневное время, потому что по ночам он сидел на своих нарах, с сжатыми кулаками, не сводя взгляда с соседей, готовый отразить любое нападение сокамерников. В течение дня он почти все время сидел в каком-нибудь отдаленном углу или же опершись локтем на подоконник окна с тяжелыми решетками и в открытую наблюдал за своими сокамерниками. Целый месяц он не терял бдительности, постоянно выглядел, словно бойцовый петух, готовый к атаке.

На тридцатый день пребывания он наконец решился и двинулся вперед по коридору, который вел от ряда камер к душевым, пошел расслабленным шагом, выпятив грудь, сдвинув брови. С удовольствием заметил, что пара заключенных отошли в сторону, чтобы дать ему пройти.

Еще спокойнее, еще увереннее Гомес прошел к деревянной скамье, сколоченной из серых досок, и снял с себя одежду. Прошел по влажному полу к душевым кабинам и открыл воду. Было приятно подставить лицо и тело под струю воды.

Когда он услышал, что кто-то прокашлялся за его спиной, быстро обернулся и сжал кулаки жестом, даже более быстрым и жестким, чем сам того хотел. Двое заключенных смотрели на него из дверей. Один из них — массивный, высокий, настоящий шкаф, обтянутый темной кожей, с видом бывалого рецидивиста. Второй — худой, обычного телосложения, со светлыми глазами и светлой кожей. Он сделал несколько шагов вперед и протянул ему руку для приветствия:

— Привет. Ну наконец ты решил отмыться, дорогой. Я — Кике, а это — Андрес, хотя все называют его Гадюкой. — Он говорил как человек образованный и любезный.

Гомес попятился к стене и немного напрягся. Его кулаки опять были сжаты.

— Какого черта тебе надо? — спросил он самым сухим и агрессивным тоном, на который только был способен.

Другой либо не хотел вмешиваться, либо прикидывался, что ему все равно.

— Ну, мы пришли, чтобы вроде как поприветствовать тебя, что ли, чё. Я знаю, что ты здесь уже давно, ну что ж поделаешь. Ты же вроде только сейчас чуть-чуть расслабился, не так ли?

— Яйца у тебя расслабились.

Блондин, похоже, был по-настоящему удивлен:

— Ой, чё, что за манеры! Тебе что, так сложно быть чуть полюбезнее? Смотри, здесь будешь палки перегибать, ничего от этого не выиграешь…

— То, что я делаю или буду делать, — это мое дело, сраный гомик.

Блондин раскрыл глаза и рот. Повернулся к своему приятелю, словно приглашая его заступиться или прося объяснить сказанное. Тот решил вмешаться и двинулся вперед из дверного проема:

— Следи за своим ртом, коротышка, а то я тебе его через задницу достану.

— Стой, Андрес. Не надо с ним разговаривать, ты же видишь, что бедолага…

Блондин не успел закончить, так как получил неожиданный толчок от Гомеса, который откинул его к стене, и он ударился затылком о кафель. Он всхлипнул и соскользнул на пол. Лицо его приятеля исказила гримаса гнева. Он в два пряжка оказался перед Гомесом: он был выше на две головы.

— Я тебя сейчас в фарш накручу, сраный карлик…

— В штанах у тебя карлик, гомик черномазый… — бросил в ответ Гомес, но не успел закончить фразу, так как здоровяк усадил его одним ударом; и, до того как он успел среагировать, еще один удар ногой в грудь оставил его без воздуха.

Гомес попытался отползти, но лужи мыльной воды на полу сделали его слишком скользким. Он только успел свернуться в клубок, спрятав голову и грудь между руками. Здоровяк схватился за кран, чтобы не поскользнуться, и начал осыпать спину Гомеса ударами, хладнокровно, словно бил мячом о стену. Время от времени слышались стоны. Несколько любопытных, привлеченных суматохой, приблизились к душевым и криками подзывали остальных. Один из толпы свистом привлек внимание Гадюки. Ему подкинули самодельный нож.

— Держи, Гадюка! Разделай его, парень, и готово!

Он схватил нож осторожно, чтобы не порезаться.

— Стой, Андрес! Не делай глупостей! — В голосе блондина слышалась отчаянная мольба, пока он пытался подняться на ноги.

— Не горячись, Кике. — Голос здоровяка теперь был сладким, нежным, словно его тронули просьбы друга.

Он развернулся в сторону, где оставил Гомеса, скрючившегося от боли. Но его противник воспользовался передышкой, чтобы сесть. Руками он обхватил живот. Спина болела еще больше, но ее он не мог обхватить. Было видно, что Гадюка сомневался, продолжать ли наказание или послушаться приятеля. Некоторые из любопытных подбадривали его, чтобы он нанизал новичка на нож.