|
Оценить:
|
Тайна в его глазах
6
Сейчас, когда я об этом думаю, сейчас, когда об этом пишу, должен признать, с каким глубоким цинизмом мы там работали. Как будто речь шла о спортивном азарте. Мы ни на минуту не задумывались о том, что телефон звонит на пять минут раньше или на пять минут позже потому, что только что кого-то убили. Для нас это было обычным офисным соревнованием — работать тебе или работать мне, посмотреть, кому из нас двоих повезет больше. Повезло Романо. Тогда я еще не испытывал к нему ненависти (это будет позже, совсем скоро я пойму, какое это жалкое существо), но уже в те минуты у меня возникло жгучее желание разбить телефон об его голову. И однако я проявил выдержку, прочистил горло, поднял трубку и сухо сказал: «Суд, Отдел Следствий, доброе утро».
4
Я спустился по лестнице со стороны улицы Талькауано, проклиная судьбу. В те дни я все еще себя спрашивал, точнее, ругал за то, что не закончил юридический факультет. В таких случаях, как сейчас, эта ругань казалась довольно обоснованной. «Если бы я получил диплом, — говорил я себе, — то, может, уже сейчас, в возрасте двадцати восьми и с десятью годами работы на поприще юрисдикции, в Секретариате Суда, я, может, и не застрял бы в Следственном Отделе, чтобы давить там клопов в качестве младшего секретаря. Может, стал бы прокурором, почему нет? Или официальным защитником, как тебе это? Не устал ли я смотреть на то, как по карьерным лестницам в Суде мимо меня проходят толпы придурков, делающих свои карьеры? Их продвигают, они взлетают с таких же мест, как и мое. Устал, точно устал».
«Чиновничий комплекс». У моей болезни должно быть какое-нибудь научное название. «Называемый судейским сотрудником, из-за отсутствия диплома юриста, ограниченный в продвижении по послужному списку до должности начальника административной службы Секретариата, обладающий значительной властью над писаками, помощниками и стажерами, но навсегда в своей проклятой жизни остающийся без возможности преодолеть эту позицию в служебной иерархии и поэтому тщательно фрустрируемый, наблюдая, как другие, иногда более способные, но в большинстве случаев бесконечные идиоты, пролетают мимо, как метеоры, в направлении звездного неба Верховного Суда». Красивое определение, прямо для специальных публикаций по юриспруденции. Может, его отвергнут и не напечатают из-за «проклятой жизни» и «бесконечных идиотов». Или, что еще вероятнее, те, кто руководит этими публикациями, сами-то с дипломами.
Адальберто Ривадеро, старший секретарь, мой первый начальник, при котором я начинал в качестве стажера, поделился как-то со мной одной высшей истиной: «Смотри, Чапаррито, отделы в Суде, они как острова: можешь попасть на Таити, а можешь на Синг-Синг». Взгляд этого старого учителя, смотревшего на меня, словно седой ветеран, каковым я и сам сейчас являюсь, ясно говорил мне о том, что он ощущает себя на втором из этих островов. «И еще кое-что, парень, — он смотрел на меня с грустью человека, знающего, что говорит правду и что правда эта бесполезна, — остров зависит от судьи, при котором ты окажешься. Если окажешься при хорошем типе, ты спасен. Но если тебе достанется сукин сын, дело осложняется. Но хуже всего — придурки, Чапарро. Осторожно с придурками, парень. Если тебе достанется придурок, с тобой покончено».
Эта истина от Адальберто Ривадеро достойна особого места — быть написанной бронзовыми буквами рядом со статуей с завязанными глазами в холле Дворца Правосудия. Эта истина пульсировала у меня в голове, пока я спускался по ступенькам, стараясь понять, на каком автобусе мне сейчас лучше поехать. Потому что 30 мая 1968 года я чувствовал себя потерянным. Я работал в отделе, который хорошо функционировал, но сейчас я находился в руках придурка. Придурка самой ужасной разновидности: до нервной тряски жаждущего продвижения. Потому что придурок, чувствующий себя на пике своих возможностей, склонен сводить к минимуму все свои действия. И на этой вершине чувствует себя полностью удовлетворенным. И поэтому боится. Боится, что окружающим невооруженным взглядом будет видно, что он придурок. Боится сделать глупость, из-за которой окружающие могут понять, что он придурок, если они и так еще не поняли. И поэтому все считают его спокойным. Он старается делать как можно меньше движений и позволяет жизни мирно протекать мимо него. И его служащие при таком раскладе могут работать себе спокойно, делать то, что умеют, и даже сочетать свои действия с ничегонеделанием своего шефа, выставляя его, таким образом, в выгодном свете, так что он выглядит умным, ну или хотя бы не таким придурком.
Что касается придурка, страстно жаждущего продвижения, то здесь надо учесть два сложных момента. Для начала — кровь в нем кипит, он полон энтузиазма, инициативы плещут через край. Энергия, энтузиазм и инициативы, которые бьют, как из горного источника, ему необходимо выставить перед вышестоящими, чтобы они наконец-то поняли, какой неоцененный бриллиант находится у них в руках, и его обязанности не дотягивают до него ни по моральным, ни по интеллектуальным меркам. И вот тут наступает вторая сложность: этот вид придурка смело характеризуется еще одной чертой — отсутствием совести. Он лелеет мечту о продвижении, потому что чувствует себя достойным. И даже может почувствовать, что жизнь и ближние его к нему несправедливы, препятствуя сделать глоток воздуха, на который он имеет полное право. В данном случае отсутствие сознания и страстные порывы превращают такого придурка в опасный вид. Опасный не столько для себя самого, сколько для окружающих. Для тех окружающих, которые находятся у него в подчинении, одному из которых (перейдем к конкретному случаю) приходится покинуть удобный кабинет Секретариата, чтобы ознакомиться со сценой убийства. Именно поэтому он спускается по ступеням со стороны улицы Талькауано с букетом проклятий на губах.
