Заезд на выживание

Оглавление

— Так что раскладушка пока что еще понадобится? — с улыбкой спросил он.

Артур говорил о специальном кресле, которое я одолжил у друга, теперь оно стояло за моим столом. Спинка откидывалась, что уменьшало давление корсета на пах.

— Ну, пока что еще подержу, — со смехом ответил я. Раза два-три Артур заставал меня спящим в этом кресле, правда, было это в первые недели после возвращения из больницы.

— Там у вас почта. Еще одно письмо, доставленное лично, — сказал он, и улыбка моя тотчас погасла. — Принесли, как раз когда вас не было.

— А, хорошо, — сказал я. — Спасибо.

Тут Артур вдруг заглянул мне в глаза. Показалось, он вот-вот спросит, что это за письма я получаю. Но спрашивать он не стал, снова уткнулся в свои бумаги.

Я заглянул в свой почтовый ящик. Временно мне разрешили пользоваться ящиком в верхнем ряду, чтоб не приходилось нагибаться. И я увидел там узкий белый конверт стандартных размеров, в точности такой, как все прежние.

Я прямо кожей чувствовал, что Артур за мной наблюдает, а потому с самым небрежным видом достал конверт и сунул в карман брюк, прежде чем удалиться по коридору на костылях к своему кабинету. К счастью, двое других барристеров, с которыми я делил эту комнату, уехали в Манчестер, где работали на известный футбольный клуб. Там возник скандал в связи с неуплатой налогов несколькими ведущими самыми «дорогими» игроками.

Я уселся в свое откидное кресло, осторожно вскрыл конверт. И, как и прежде, нашел в нем сложенный пополам листок бумаги и фотографию. На бумаге — всего две коротенькие строчки, жирными заглавными буквами:

ПРОИГРАЙ ДЕЛО МИТЧЕЛЛА ДОЛЖНЫ ПРИГОВОРИТЬ На фотографии была Элеонор в голубом медицинском халате и таких же брюках, шла по тропинке от дома, где жила, к ветеринарной клинике в Лэмбурне.

Глава 11

Почему я должен чувствовать себя как марионетка, которую дергает за ниточки чья-то невидимая и неизвестная рука? Почему этот затаившийся в тени кукольник заставляет меня танцевать джигу? Мой дом, работа, отец, даже мои друзья неким непостижимым образом оказались зависимыми от него. Порой мне даже начинало казаться, что именно из-за него я упал тогда в Челтенхеме, но я тут же отвергал эту мысль, как совершенно абсурдную.

Я сидел за столом и вертел в пальцах снимок Элеонор. Если Джулиан Трент видел, как она кричит и машет мне рукой на ипподроме в Челтенхеме, как он узнал, где она работает, как удалось раздобыть эту фотографию?..

Фотография, фотография… Почему из головы у меня не выходит снимок, похищенный из дома Скота Барлоу в день его убийства? Почему заодно вор не взял и рамку? Если кто-то хотел хранить этот снимок у себя, почему не забрал его вместе с рамочкой? Разве только в том случае, если б она была какая-то особенная, узнаваемая. Но ничего такого в ней не было. Простая серебряная рамка для фотографий, такую можно приобрести в любом универмаге или ювелирном магазине.

Стало быть, снимок забрали затем, чтобы его уничтожить. Может, изображение на снимке и является ключом, указывает на истинного убийцу?

Я сидел, погруженный в размышления, и тут на столе зазвонил телефон.

Я с некоторой опаской поднял трубку. Но на другом конце линии раздался знакомый голос, я просто мечтал слышать его почаще.

— Что сказал врач? — первым делом спросила Элеонор.

— Сказал, что жить буду, — с улыбкой ответил я.

— Это хорошо, — протянула она. — Скажи, а как он считает, ты в состоянии пригласить меня сегодня пообедать?

— Он сказал, что это категорически противопоказано, — ответил я. — Что есть я должен только Дома, один. Это вопрос жизни и смерти.

— Что ж, тогда придется тебе распрощаться с жизнью, — со смехом заметила она. — Поскольку ты, солнышко, просто обязан повести меня сегодня «К Максимилиану», хочешь ты того или нет. Я хотел.

— Ну, как конференция? — спросил я ее. Она находилась на двухдневном международном симпозиуме по ветеринарии, проходившем в Лондонском ветеринарном институте.

— Скука, — ответила она. — Послушай, мне надо бежать. Сейчас начнется лекция о слепой кишке и ее роли при коликах.

— Звучит заманчиво, — сказал я.

— Что угодно, только не это, — ответила Элеонор.

— Ладно, договорились, у входа в ресторан в семь тридцать.

И не успел я даже попрощаться, как она повесила трубку. Я подумал, что Элеонор решила поехать на симпозиум лишь для того, чтоб провести ночь в лондонской гостинице и вечер со лигой в ресторане.

После моего падения в Челтенхеме мы виделись раза четыре или пять.

— Типичный случай, — заметила она, входя в палату вскоре после того, как я очнулся.

— Чем же типичный? — спросил я.

— Проторчала возле его койки в ожидании, когда он придет в чувство, почти три дня и три ночи. И на тебе, когда надо выходить на работу, тут он, бац, открывает глаза.

Я криво улыбнулся ей:

— Ты не обязана была… сидеть.

— Да, не обязана, — ответила Элеонор. — Но хотела.

А что, здорово, подумал я.

Она приходила ко мне еще два раза на той же неделе, пока меня держали в больнице Челтенхема. И помогла, когда меня перевозили домой, на Рейнло-авеню.

Сколь ни покажется странным, но первые две недели после выписки мне разрешалось лишь лежать плашмя на спине или стоять, причем абсолютно прямо. Сидеть можно не более нескольких минут в день, сказали врачи. Это сильно осложняло жизнь — поехать куда-нибудь на машине было невозможно. «Скорая» доставила меня домой на носилках, поднимался по лестнице я самостоятельно, поджав одну ногу и опираясь на костыли. Элеонор поднималась следом, страхуя меня от падения, чем еще больше затрудняла процесс.