Безальтернативная история

Оглавление

Всё оказалось не так. Виктор ощутил себя одновременно в двух телах. Это было очень неудобно и непривычно — обозревать мир двумя парами глаз, размахивая четырьмя руками. С другой стороны, в этом был большой плюс — теперь можно было обездвижить хотя бы все версии профессора. Ну-ка, как там делается… Холодов резко извернулся, интуитивно взмахнув руками, и через секунду его стало четверо. Такой бригадой можно и с тремя версиями профессора потягаться!

Несколько минут Виктор привыкал к кратности своего тела, размахивая руками и лягаясь ногами. Он старался, чтобы каждая версия двигалась автономно, а не повторяла движения смежной. Поначалу это было трудно: левой рукой махали все четыре версии синхронно, но постепенно Виктор совладал с кучей конечностей, и решил, что теперь можно двигаться к профессору.

Зайдя к Воздвиженскому со спины, Холодов произнесли (чёрт, забыл речь асинхронную отработать!) в четыре рта:

— Зиг хайль, герр профессор! Слава России и Перуну, москаляку на гиляку!

Профессор от неожиданности подскочили и вскрикнули в три глотки.

— Спокойно, профессор, я не из антифа, — утешил профессора четырёхкратный Виктор. — Поговорить надо.

Но Воздвиженский, словно помешанные, опрокинув стол, ринулись к выходу. Холодов вчетвером бросились за ним, свалив стол и пролив кофе. Лишь бы не попасться на глаза немецкому патрулю, пришла в головы Виктора мысль. Следом за ней пришла другая: надо бы поймать одну версию профессора и выкрутить её обратным образом так, чтобы остальные в неё схлопнулись, и Воздвиженский оказался бы в одном экземпляре: тогда с ним будет легче управиться, а, впоследствии, и договориться. Холодов поразились, насколько чётко и ясно думалось несколькими головами, подтверждая народную мудрость «одна голова хорошо, а две лучше», которая как нельзя лучше к нему сейчас подходила. Четыре — ещё лучше.

Но, сделав падающее движение, каждая версия профессора раздвоилась, и теперь перед Виктором стоял шестикратный Воздвиженский. Развосьмеряться не было времени, и поэтому все версии Холодова вцепились в профессора, причём двум версиям досталось по два экземпляра противника. Воздвиженский сопротивлялись так, будто Виктор собрались его немедленно четвертовать. Поднялась суматоха, будто потасовка на каком-нибудь дурацком шоу близнецов. Холодов никак не мог приспособиться к движениям, поэтому некоторые его версии двигались синхронно.

— Мне просто поговорить нужно, профессор! — кричали все глотки фатумиста. — Я — Виктор Холодов, помните, диссертацию защищал который!..

Удивительное дело, все версии Виктора одновременно запыхались. Видимо, чтобы преодолевать синхронную усталость, нужна отдельная тренировка. Впрочем, каждая версия профессора тоже начала уставать.

— Мемконтроль чёртов! — ругались профессор в шесть ртов. — И здесь добрались, сволочи! Ну нет, шиш вам, не арестуете!

Воздвиженский и Холодов полным составом выкатились на тротуар. Воспользовавшись тем, что одна из версий профессора, запнувшись о соседний экземпляр, повалилась на асфальт, Виктор вдвоём набросился на неё и перекрутил в обратную сторону, моля бога, чтобы всё получилось. Лёгкий щелчок — и перед Виктором уже стоял Воздвиженский в одном-единственном экземпляре. Две версии Холодова взяли профессора под руки и поволокли подальше от кафе, остальной Виктор, улыбаясь и кланяясь, пятились задом от кафе. Фатумист опасались скандала; за перевёрнутый стол и разлитый кофе администрация кафе вполне могла вызвать милицию или немецкий патруль. И опасения оказались не напрасными: выскочила хозяйка кафе, вцепилась сзади в крайний экземпляр Виктора и заорала:

— А кто платить будет? Я сейчас гестапо вызову! Или жандармов!

Насчёт гестапо она, конечно, преувеличила, но приятного, всё равно, мало. Холодов начали договариваться с ней, но она продолжала орать, одной своей лужёной глоткой легко перекрикивая четыре горла Виктора.

— Милочка! — мягко сказал тогда профессор, высвобождаясь из захвата версий фатумиста и беря под руку хозяйку. — Я возмещу ущерб. Только не надо скандала, гестапо, Интерпола… Никого не надо.

Пока Воздвиженский договаривался, Холодов терпеливо ждали, глядя в восемь глаз, чтобы профессор опять чего-нибудь не отчубучил.

Глава 11

Воздвиженского, едва выспавшегося, привели к Бурлакову утром. Полковник, словно не обращая внимания, стоял у окна и читал протокол вчерашней беседы с профессором. Всё стало на свои места: уважаемый Пётр Вениаминович, светило отечественной мемористики, на пару с загадочным Владимиром Степановичем раздобыли хистусилитель и коверкали мемориум, стараясь найти в нём место отечественным националистам. Да и Владимир Степанович теперь уже не загадочен: это — известный предприниматель Малыгин, владелец заводов-пароходов и кандидат в президенты России от партии «Русский меч».

Господин Малыгин, в отличие от других кандидатов, выполняющих роль подтанцовки, решил к предстоящим выборам готовиться основательно. Определённый шанс у него был: в обществе националистические настроения сильны. Любые таксист, бабулька у подъезда, смазливая девица, рыночная торговка, нетрезвый десантник, вылезший из фонтана, охотно расскажут, как им надоели «понаехавшие чёрные». Одуревшие от кризисов и безденежья, отупевшие от сериалов, показывающих яркую жизнь, и рекламы, самые бедные слои населения с удовольствиям верят россказням о том, что они великие «по умолчанию», на генетическом уровне.

На этих люмпенов достаточно было самого простого воздействия. Отечественный фюрер будоражил их умы предвыборными пламенными речами, приводя примитивные аргументы. «Есть животные полезные и есть вредные, — говорил он. — Есть муравьи-труженики и есть клопы-паразиты. Первых нужно беречь, а вторых — безжалостно уничтожать. Нации тоже бывают полезные и вредные. Клопов невозможно перевоспитать в муравьёв. Так и разный понаехавший разномастный сброд невозможно сделать полезным. Приезжие так и останутся клопами, сосущими кровь из русской земли. Поэтому для спасения нашей Родины с ними нужно поступать так же, как с вредными насекомыми — травить до полного уничтожения».