Всемирный следопыт, 1929 № 07

Оглавление

Больше всех страдал задний верблюд…

— К чему ты это говоришь? — удивился я.

Амру остановил меня жестом:

— Любопытство свойственно людям. Иметь в доме девять лет книгу, которую сжигали муллы, и не прочесть ее — трудно. И понятно, все те, кто получил от шаха книгу, прочли ее и заинтересовались ею. Они давали ее читать родным и знакомым тоже под расписку. И хотя книга муллы Ирамэ говорит против корана, иранцы чтят ее как священную.

Амру погладил бороду и продолжал:

— Вот что рассказывает в своей книге мулла Ирамэ. Однажды по пустыне шел караван верблюдов. Прошло три дня, а караван все еще не мог добраться до зеленого оазиса, где находились ручьи и колодец. Под палящими лучами солнца тяжело нагруженные животные еле передвигали ноги. Но больше всех страдал задний верблюд. Он до того обессилел от жары, жажды и усталости, что несколько раз падал по дороге, и лишь бич безжалостного погонщика заставлял его напрягать последние силы и не отставать от каравана.

Кое-как доплелся он следом за другими до оазиса и грохнулся на траву. Напрасно погонщики, сняв с него кладь, старались поднять его, напрасно совали к его морде ведро с водой. Несчастный верблюд лежал с закрытыми глазами, не будучи в состоянии поднять голову. И пока другие верблюды паслись на пышном лугу, больной верблюд неподвижно лежал на земле. Прошла ночь. Все верблюды наелись и напились, подкрепились сном, а больной верблюд продолжал лежать. Повидимому, он издыхал.

«Бросим его здесь, — сказал хозяин каравана. — Итти он не может, а шкура его так облезла, что ее не стоит и сдирать. Дикие птицы уничтожат падаль, а если он выживет, мы его, может быть, когда-нибудь найдем».

Люди нагрузили верблюдов, и караван двинулся дальше. А больной верблюд остался в оазисе. Полдня лежал он без движения. Но вот он открыл глаза, напряг силы, вытянул шею и запекшимися губами щипнул траву. Раз, другой, третий… Сочная трава освежила его, он поднялся на колени и начал жадно щипать траву вокруг себя. И чем больше он ел, тем быстрее восстанавливались его силы. Наконец он кое-как поднялся на ноги, щатаясь дошел до густой рощи и утолил жажду в прозрачном ручье.

С этого дня он стал быстро поправляться. На больших лесных полянах было достаточно сочной травы, а в ручьях — студеной воды. К тому же тяжелые тюки теперь не давили ему горба. Он окреп, пополнел, и шкура его покрылась густой мягкой шерстью, из которой люди делают такое прекрасное сукно и другие шерстяные ткани. Греясь под солнечными лучами, он прославлял аллаха, а по вечерам смотрел на широкий Млечный путь и думал о далеких братьях, попрежнему носящих на горбах тяжелые тюки.

Случилось однажды, что тою же дорогой шел караван ишаков. И то же, что и с верблюдом, случилось с одним из ишаков. Измученный и избитый, он едва добрался до оазиса и упал на землю. Он не пасся вместе с другими, не пил воды, и, когда на следующее утро караван собрался в путь, больной осел продолжал лежать неподвижно. Он был страшно худ, и ребра резко выделялись под облезлой шкурой.

«Придется бросить его здесь, он все равно издохнет, а за шкуру его дадут такие пустяки, что не стоит даже снимать ее», — сказал хозяин каравана. И караван ушел дальше, бросив больного ишака.

Караван ушел дальше, оставив больного ишака…

Весь день пролежал ишак без движения. Но вечерняя прохлада освежила его. Он вытянул шею, щипнул траву, еще и еще. Еда подкрепила его силы. Он поднялся на ноги, дошел до леса, отыскал ручей и утолил жажду.

С этого дня он зажил свободной жизнью. Ел сочную траву, пил прозрачную воду, грелся на солнце и толстел с каждым днем. Однажды, встретив верблюда, он произнес обычное приветствие:

«Селям алейкюм. Да святится имя аллаха!»

«Алейкюм селям. Да святится имя истины!» — ответил верблюд.

«Одно плохо: ты будешь жрать траву и пить воду, тогда как всем этим я мог бы пользоваться один», — проворчал осел.

«О, осел! — рассмеялся верблюд. — Разве ты не видишь, что травы и воды здесь хватило бы на сотни ослов и верблюдов. Что касается меня, я рад, что встретил в моем одиночестве товарища, хотя и… осла».

С этого дня они зажили вдвоем. Днем они паслись на великолепных лугах, ели цветистую сочную траву, пили воду, купались, а ночью спали в гуще леса. Так проходили недели и месяцы.

Но вот однажды, когда осел и верблюд паслись по обыкновению на пышном лугу, до их слуха долетели далекие звенящие звуки. Верблюд испуганно вытянул шею, а осел поднял длинные уши.

«Я узнаю их. Это звенят бубенцы ослов! — радостно воскликнул осел, подкинув задними ногами. — Это наши ослы. Я хочу петь!»

«Ты с ума сошел! — закричал верблюд. — Ты хочешь, чтобы тебя услышали люди и поймали нас. Неужели тебе не дорога свобода?»

«Это идут наши ослы. Я хочу петь», — упрямо твердил осел.

«Ради самой истины, перестань! И если тебе так уж хочется снова таскать тюки, так ступай один к каравану и пой там сколько угодно. Почему ты хочешь, чтобы и я пострадал из-за твоей глупости и упрямства?»

Но осел был осел. «Я хочу петь!» — взвизгнул он. Он радостно завертел хвостом, вытянул шею и заорал во все ослиное горло.

«Дурацкая подлая скотина!» — завопил верблюд. И тут он плюнул ослу прямо в морду.

А ты знаешь, как плюют верблюды, когда на кого-нибудь злятся. Они выплевывают разом добрый литр слюны — и прямо в лицо. Таким-то плевком и окатил рассерженный верблюд морду осла. Но осел только отряхнулся и продолжал орать изо всей силы.