Всемирный следопыт, 1929 № 07

Оглавление

Фантастичной казалась фигура, освещенная отблесками огня…

Разрубив смерзшуюся тушу на части, лопарь вносит голову или ногу оленя в избу и оставляет лежать их там на самом видном месте целые сутки, пока мясо не оттает. Потом большой кусок мяса кладут в котел с водой и кипятят часов пять-шесть подряд. В результате этой инквизиции от мяса остается одна сухая клетчатка: все питательное вываривается из него. И навар, который казалось бы должен быть настоящей пищей, выливается за дверь в снег.

Мясо рвут на куски руками, кладут в тарелку и ставят на стол.

— Закусывайте, закусывайте!

И мы «закусывали». Мы работали над этой «мочалой» (как называл нашу тоскливую пищу Горлов) целыми часами. Работали обреченно, без малейшей надежды насытиться: после самой обильной трапезы у нас кружилась голова от голода.

Для лопарей было новшеством, почти ересью, что мы ели мясо с хлебом и с солью: они предпочитали жевать его без всяких приправ.

После того как все обедающие складывали кости и другие несъедобные остатки на стол, хозяйка сгребала эти ошметки себе в передник и начинала старательно копаться в них. В результате оказывалось, что среди остатков есть еще вполне съедобные куски. Они возвращались обратно в общую тарелку, и вежливость предписывала продолжать трапезу.

Мы выехали с лопарским опозданием…

Несколько раз Кондратий угощал нас сырой рыбой, которую лопари едят с большим удовольствием. Рыба была поймана еще осенью, потом лежала в амбаре и прежде чем замерзла успела сильно испортиться. Пробуя ее в первый раз, я смело засунул в рот большой кусок. Почувствовав, что проглотить его свыше моих сил, я стал соображать, как избавиться от него, не обидев хозяев. В конце концов поступил просто: отвернулся, выплюнул кусок и спрятал в карман. Позже я усердно жевал собственный язык, делая вид, что ем рыбу. Приходилось удивляться на Горлова, который не только уверял, что рыба превосходна, но слова свои подтверждал по всей видимости и действием. Удивление мое скоро сменилось злорадством. Выйдя со мной после обеда из вежи, приятель вытряхнул из кармана целую коллекцию кусков этой злополучной рыбы.

Естественно, что к обещанию накормить нас по-праздничному, мы отнеслись очень благосклонно. В этот день мы даже не уходили далеко, чтобы не опоздать к обеду. И за всеми приготовлениями следили не только с любопытством, но и с жадностью.

Праздничность обеда выразилась лишь в том, что к мясу подали растопленное оленье сало. Но и этого было достаточно. Не беда, что в сале плавала оленья шерсть. Мы к ней привыкли. С самого первого дня нашей жизни у лопарей оленья шерсть окружала нас всюду: мы ели ее с хлебом, во время сна она набивалась нам в уши и в нос, одежда безнадежно была выпачкана в ней, наши шевелюры приняли сероватый цвет, потому что в них оленьих волос было столько же, сколько и собственных. Мы привыкли не только к шерсти, но и к неприятному специфическому запаху оленьей кожи, которым пропитались все наши вещи.

Оказалось, что есть сало надо умеючи. Прежде всего необходимо выбрать кусок мяса себе по рту. Потом окунуть его в тарелку с салом, погрузив в тепловатую жидкость всю пятерню. Быстрое встряхивание (чтобы стекло лишнее сало) — и кусок стремительно отправляется в рот. По дороге нужно успеть облизать пальцы. Ни одной капли сала не должно быть обронено на стол.

Первые попытки подражать лопарям кончались неудачей. Мы или попадали мимо рта или так медленно несли кусок по воздуху, что все сало успевало стечь.

Сын Кондратия блеснул деликатностью: он не брал руками куски, а насаживал их на финский нож. Зато потом запихивал их так решительно и глубоко в рот, что каждый раз мне становилось жутко: а ну как он себе горло распорет!

Вечером хозяйка пекла хлеб. Для этого пришлось выкопать из-под снега маленькую печку, сложенную из плоских камней неподалеку от вежи, на берегу озера. Печку протопили двумя охапками дров, потом жена Кондратия выгребла из нее все угли, положила туда тесто и, закрыв сверху шкурами, задвинула большим камнем трубу. Было темно, дул ветер, раздувая угли, лежащие на снегу, и очень фантастичной казалась фигура лопарки в развевающемся платье, освещенная снизу красными колеблющимися отблесками.

* * *

Мы выехали с лопарским опозданием: вместо двух часов — в шесть. Валил снег. Малицы скоро вымокли, неприятная сырость чувствовалась в пимах. Снова мы с Горловым тянули жребий — кому «понужать» оленей, но на этот раз каждый из нас стремился вытянуть короткую спичку, освобождавшую от почетных обязанностей «кучера». В ветер и снег смотреть все время вперед, кричать на оленей, часто слезать с саней, чтобы поправить упряжь, и размахивать хореем — доставляет мало удовольствия.

Кондратий взял с собой одиннадцать оленей. Впереди ехал он на четверке, дальше два оленя везли вещи, и райду замыкали мы — на тройке. Два оленя составляли резерв.

Первая тайбола за Куцкель-озером оказалась не слишком снежной. Олени хотя и проваливались, но тянули легко. Дальше путь стал трудней. За Малым Ольдже-озером пришлось подниматься на высокую вараку. Когда олени, высунув язык и вытаращив от напряжения глаза, стали карабкаться вверх по крутому снежному склону, нам стало жутко, казалось невероятным проехать по такой «дороге» и несколько километров. Было бы безнадежно слезать с саней и пытаться помочь оленям. Но олени и не нуждались в помощи. Прыгая из сугроба в сугроб, они с удивительной быстротой втянули сани на вараку. Впервые мы видели таких крепких оленей.