Коло Жизни. Бесперечь. Том 2

Оглавление

Есинька узрела ту легкую зябь кожи Першего, и ощутила внутри мощное желание кинуться к нему, да, припав к груди, как она делала в отношении Липоксай Ягы, ощутить отцовскую любовь, ту самую в которой нуждался Крушец. Взгляд девушки, словно ведомый желанием лучицы просквозив по лицу Бога, прошелся по плечу и застыл на левом предплечье, лежащем на облокотнице. Тело Есиславы резко дернувшись, подалось вперед… туда к долгой, сухопарной руке Першего… Густой дымкой проплыло воспоминание… Темно-коричневая кожа, подсвеченная золотым сиянием на левой руке, смыкающая пред очами пространство густо запылала. Золотые крупные вроде капель искры купно облепили всю поверхность наружного покрова руки, полностью поглотив на ней коричневу. Еще миг и кожа натянувшись дала малую нитевидную трещинку, пролегшую от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба, а после резко разорвавшись, раздалась в стороны. И гулко прозвучал бас-баритон, единожды властно и полюбовно дыхнув: «Крушец! В род Оньянкупонг!»

– Ох! – тягостно дыхнула Еси, враз побелевшими губами, избавляясь от давно минувшего. – Как я устала… Устала от этих воспоминаний.

Девушка зараз сомкнула очи и глубоко задышала, так как делала всегда, тем изгоняя из головы дымчатость видений. Из правого глаза медленно на щеку выползла капля слезы и прочертив тонкую полоску, впиталась в поверхность кожи.

– Ну… ну, моя милая, – нежно проронил Перший, тревожно шелохнувшись в кресле. – Не надобно только плакать… Я уверен, вмале все приходящие воспоминания иссякнут, нужно только не волноваться… Еси, – молвил он погодя, явственно желая, чтобы девушка обратила внимание на его слова. – Сейчас в залу прибудут Боги Небо и Асил. Я прошу тебя не пугаться их, а ежели, ты почувствуешь сызнова боль или слабость начни глубоко дышать, как я тебя учил. – Димург на чуть-чуть смолк, и многажды понизив голос, дополнил, – Еси ты меня слышишь? Прошу, открой глаза… посмотри на меня.

– Когда я на тебя смотрю, вижу свое прошлое… Вижу рождение, рождение твоей лучицы… Твоего Крушеца… И ощущаю его тоску… боль, – звонко отозвалась Есислава, словно обвиняя Бога в испытываемых чувствах, и порывчато замотала головой, похоже, переполнившейся желанием Крушеца прикоснуться к своему Творцу. – Отправь меня домой! К Липоксай Ягы! Чтобы он… он… – глас девушки дрогнув затих и сама она вся замерла, болезненно прикусив нижнюю губу.

– Тише… тише моя девочка, – весьма настойчиво, если не сказать требовательно произнес старший Димург и та мощь, властность плотно окутала тело юницы слегка вроде как встряхнув. – Не надобно тревожиться, сейчас для тебя это недопустимо. Постарайся сохранять ясность ума и чувств… Думай о том, что близко тебе, о солнце, траве, листве… О брызгах воды, цветах… О малыше, что живет нынче в тебе. Перенаправляй свою тоску на то, что дорого тебе. И не дергай себя, поелику я верну тебя домой, к Липоксаю, только позже. Допрежь того нам придется с тобой кое-куда отправится, чтобы прекратить те болезненные воспоминания.

– Не хочу! Не хочу никуда отправляться, – обидчиво затрепетали уста девушки.

И теперь вся ее плоть, не только естество ощутили мощную волну огорчения, досады на Першего… Першего какового так жаждали увидеть, коснуться и каковой оказался таким черствым… черствым в отношении ее Еси, и болезненно стонущего Крушеца. Девушка будто и не замечала нежно-вкрадчивого голоса Бога, его успокоительно-ласкающий тембр, полюбовное величание. Ей, Есиньке, наблюдающей в воспоминаниях его поцелуи, объятия в направление Владелины, стало непереносимо обидно, что Димург был так добр к ней в прошлой, как она считала, жизни и оказался столь равнодушен, холоден в этой.

– Днесь же… Днесь отправь меня домой! – негодующе продышала Есислава, и, открыв очи, надрывисто дернулась в кресле, верно, пытаясь подняться на ноги и уйти.

Однако, юнице не позволили встать, и не столько Перший торопко вскинувший в ее сторону правую руку, сколько змея в навершие его венца. Она внезапно резко открыла очи, и, обдав ярким изумрудным светом, чуть зримо шевельнула каждой своей чешуйкой, тем самым остудив желание Есиньки подняться. Змея теперь и вовсе широко раззявила рот, высунула оттуда почти рдяной раздвоенный язык, и, ощупав им пространство, раскатисто, что-то зашипела.

Глава одиннадцатая

А миг спустя в залу, как допрежь того входила Трясица-не-всипуха, вступили Асил и Небо, вначале младший из четверки Богов следом старший. Оба Зиждителя обряженные в серебристые распашные сакхи, с длинными рукавами да в своих величественных венцах, в одном из которых высилось платиновое древо, а в ином вращалась миниатюрная Солнечная система. Боги, сделав несколько широких шагов по полу залы, резко остановились. И Небо, а за ним и Асил в упор зыркнули на сидящую юницу. Прошел один морг, когда острая боль пробила голову Есиньки, и такая мощная, всепоглощающая, растворившая в себе не только досаду, испуг, но и, похоже, всю плоть. Боль грубо свела корчей руки, ноги, и с особой силу пронзила тело, точно стрела, войдя в макушку и выскочив, из желудка. Есислава не просто застонала, она громко закричала, и сама вся тягостно дернувшись, затряслась, смаглый луч выплеснулся изо рта, глаз, ушей и наново судорожно запульсировал.

– Не прощупывать! Прекратите оба! – повелительно произнес Перший, обращая ту молвь братьям.

Старший Димург торопливо поднялся с кресла, и, шагнув к девушке, вдавленной в ослон сизого облака, подергивающей всеми частями тела и единожды головой, стремительно поднял ее на руки. Бог немедля прижал напряженное тельце юницы к своей груди, и слегка развернув голову, приложился устами к ее лбу. Тем действом сразу притушив сияние выбивающееся из головы и вогнав обратно уже было выплюхнувшийся изо рта ком крови, и, несомненно, сняв огорчение от ощущаемого равнодушия Димурга.