Из жизни единорогов

Оглавление

— Нет.

— Ну что же вы меня обманываете? Ай-яй-яй, как не хорошо! Я же вижу, у вас на столе книжка по средневековой истории. Так все-таки интересуетесь?

— Нет, скорее, это она мной интересуется, — отрубаю я и, кинув взгляд на читателя Штерна, успеваю заметить, как он, моргнув, переводит глаза в сторону часов. Но стереть с лица с той же быстротой ухмылку ему не удается. «Вот зараза!» — в ярости шепчу я. И уже клиенту:

— Это не вам, простите. Какие-то еще вопросы?

Вопросов нет, он сухо прощается и уходит. Еще бы!.. Я же начинаю сосредоточенно рыться в ящиках, перекладывать на столе бумажки, передвигать книжки, и настолько увлекаюсь этим бесцельным занятием, что не сразу осознаю: в окружающей меня вселенной что-то сместилось. Я поднимаю глаза и обнаруживаю, что передо мной стоит читатель Штерн и со спокойным вниманием наблюдает за моими действиями.

— Давно стоите?

Взгляд на часы за моей спиной.

— Да нет, не долго. Минуты полторы, — отвечает он спокойным голосом, предоставив мне возможность предаться внутренней панике: можно ли счесть его замечание наездом.

Так с этим и не разобравшись, указываю ему рукой на стул. Он садится, причем сразу же располагается столь вольготно, что на долю секунды у меня возникает иллюзия, будто это не он ко мне, а я пришел к нему с просьбой. Демонстративным жестом и совершенно молча кладет на край разделяющего нас стола листок бумаги со столбиком тем и нуждающихся в шифре наименований.

— Что это?

— Материал для статьи собираю, — усталым голосом сообщает он.

Я начинаю вчитываться и понимаю, что даже если вынести за скобки очевидные сборники трудов и предполагаемую периодику, я все равно не могу понять, какая же тема (две темы? три темы?) может объединять все, что написано на одном этом листке. Тут есть петровские реформы, история ирригации во Фландрии, исследования биографии и творчества Сервантеса, описание музея деревянной архитектуры в Пирогово, большой блок, касающийся живописи Нидерландов, узкие работы по истории церковного землевладения в Западной Европе.

— Нет, не могу догадаться. Подскажите название.

Я начинаю понимать, что в нем выводит из себя моих сотрудников, и особенно сотрудниц. Он всегда медлит с ответом — на доли секунды дольше, чем это обычно принято, — как будто всерьез раздумывает, стоит ли с тобой разговаривать. И отвечает тебе с такой интонацией, настолько медленно и четко выговаривая слова, что ты поневоле проникаешься сознанием того, что таки да, тебя действительно держат за идиота.

— «Ветряные мельницы в европейской культуре», — неторопливо произносит он.

— А, ну конечно же! — но вообще стыдуха, мог бы и без посторонней помощи сообразить. Начинаю проверять названия по международной библиотечной базе. — Так… вот это надо искать по названию серии…. вот тут у вас указан издатель вместо автора….Статья-то хоть научная?

— Ну, если под научными иметь в виду такие, у которых правильная композиция, есть постановка проблемы, выводы, обзор историографии, и огромный подвал сносок и примечаний, то… То нет.

Я останавливаю поиск и внимательно смотрю на него, ожидая продолжения.

— Ну, хорошо. Не статья. Большой историко-культурный очерк.

Я обвожу фигурной скобкой имена голландских живописцев:

— В зале литературы и искусства были уже?

— Да, я уже просмотрел все, что у них есть в подсобном фонде. Просто хотелось бы знать, на что еще я могу здесь рассчитывать.

— Хорошо, — я решаю рискнуть. — Пойдемте в предметный.

На лице у него появляется какая-то загадочная полуулыбка. Но делать нечего, я уже вышел из-за стола.

— Имейте в виду, кстати, — бросаю я ему уже на ходу через плечо. — Есть еще отдел эстампов — там могут быть и плакаты, и открытки, и альбомы. И библиотека Эрмитажа. Записаны?

— Пока нет. Но за идею спасибо.

За то время, что мы проводим в предметном и ГАКе, я узнаю для себя много нового — не только о ветряных мельницах, но и о читателе Штерне. Оказывается, он умеет улыбаться — совсем слегка. Иногда даже без ярко выраженного сарказма. Еще он умеет говорить без убийственных пауз, удовлетворенно хмыкать в знак одобрения, а когда глубоко задумывается над чем-то, закусывает губу и постукивает себя пальцем по переносице. Нормальный такой чувак. Со странностями, конечно, ну да не страннее меня! Во всяком случае, выводы, сделанные мною из нашего знакомства, настолько не соответствуют тому, чего я ждал и боялся, что я, уже совершенно расслабившись, забываю о своей обычной осторожности:

— Какая дивная фамилия, — замечаю я об очередном голландском авторе. — Не хотел бы, впрочем, я носить такую.

— Не знаю. По-моему, вполне мелодичная, — как ни в чем ни бывало подхватывает он.

— Ага, а если каждый день расписываться по нескольку раз с расшифровкой подписи?

На этот раз — пауза. Он как будто переваривает полученную информацию:

— Ну, если так — то да. В этом смысле нам с вами определенно повезло.

Интересно… Он видел табличку с моей фамилией на столе, наверняка, знает и мое имя-отчество, но мои грамматические вольности его не смутили. Ну да ладно, не все ж ему одному стремать сотрудников!

Когда со списком покончено и мы, оба удовлетворенные состоявшимся общением, расходимся, я решаю, что мое отсутствие в зале было уже настолько долгим, что лишние пять минут погоды не сделают. Лезу в карман джинсов за деньгами, проверить, не хватит ли мне на кофе. Вместе с разнокалиберной мелочью, которой, разумеется, не хватает, у меня на ладони оказывается маленький серебряный треугольник, который я подобрал сегодня в первой половине дня на нашем ковре. Обломок какой-то подвески или сережки, сам по себе не имеющий никакого смысла, кроме того, который я придумаю для него сейчас.