Будь проклята Атлантида!

Оглавление

Покосившись на братьев, Ор увидел, что Уфал уставился в землю, а Агдан сидит, отвернувшись, словно боясь спугнуть мысли брата.

— Хорошо, — сказал, поднимаясь, старший, — поговорю с сестрой.

— Вот это дело! — просиял Агдан. — Скажи, семье очень нужно. Она добрая девушка.

Но разговор с Иллой, видно, не состоялся. Вернувшись с поля, Уфал с Ором застали общину в волнении. В двух домах слышались крики и плач, а перед усадьбой Храда толпились кучками соседи, бросая на запертые ворота недобрые взгляды. Перед Уфалом люди расступились, но не уходили. Ворота приоткрыл Храд и, впустив сына с рабом, тут же захлопнул. Из дома выглянул Агдан. Лицо у него было растерянное. Братья заспорили.

Все рабы сидели в хлеву, шепчась и по очереди выглядывая. Ору рассказали, что Тарар утром уехал на лошадях с сельскими юношами в горы. Будто бы он обещал им богатые подарки, если они влезут на крутые скалы у самых льдов и достанут… что? Даже Ип не знал.

Двое юношей, связавшись ремнями, пытались влезть на обрыв за «этим» — и сорвались. Одного привезли мертвым, а другой сильно изувечен — выживет ли? Общинники очень злы на горожанина.

— Ух, люблю, когда узкоглазые ссорятся! — потер руки Ип.

— А часто так бывает? — поинтересовался Ор.

— Нередко. Случается, что и убивают друг друга. Но сегодня, — закончил либиец с сожалением, — схватки не будет. Деревенские струсят, ведь у наших на шеях знаки с четырьмя веслами.

Он оказался прав. Храд пошел в комнату, где отсиживался виновник смуты, вынес оттуда две связки желтых колечек, передал их через ворота — и соседи разошлись. Гости уехали, едва рассвело.

Пострадавшего вылечили в храме Цфа. Через одну луну Ор увидел, как юноша, кривясь на левый бок, ковыляет по полям. В хозяйстве его семьи прибавилось три коровы, а у родичей погибшего — целых семь!

Ор пробовал так и сяк соединить между собой происшедшие события и подслушанные разговоры, но ничего не получилось. А в его жизни все осталось по-старому.

Тейя повернулась к нефритовой статуэтке Лоа, покровительницы пения, тронула тетивы звучащего лука и снова пропела: «Я иду к тебе, как к костру: руки согреть или сгореть…»

Нет, мелодия не приходила — та единственная, с которой слова сплавляются, как разные металлы в могучую бронзу. «Я иду к тебе, как…» Правда, Италд с его высокорожденными друзьями скорее всего сочтут песню слишком открытой и простой.

Вот «Жалобу клинка, уроненного в море» они одобрили, и Италд просил еще таких же, чтобы были протяжны, заунывны, как древние сказания или храмовые гимны. Ну, она будет петь высокородным то, что им нравится. Но почему ей нельзя петь другие песни — для тех, кто примет и поймет их?

С башни на площади донесся слабый от расстояния вздох бронзы: половина времени от полудня до заката. Скоро соберутся знатные гости. Тейя ощутила, что ее тяготит мысль о предстоящем вечере.

А сначала все казалось таким интересным, утонченным — древние традиции, листы с наставлениями титанов и мудрецов прошлого, медленные, изысканные речи гостей, их знание своих и чужих родословных — настолько подробное, что изумляло — как все это умещается в человеческой памяти. Но больше всего говорили о старинном искусстве приручения животных — могли часами обсуждать достоинства охотничьих гепардов и ястребов, спорить о способах обучения медведей и коз, дельфинов и чаек…

Один из друзей Италда заставил простого сквор-ца-мухолова каждый вечер летать по дому с горящим сучком в клюве и зажигать светильники. Всех превзошел в изощренности обучения старый титан Уцаб: его морской лев исполнял 64 воли! Но Уцаба затмил молодой кормчий, чья горилла верхом на коне подавала копьем команды челну воинов. Пришлось подарить ее Тифону (тогда хозяин и получил красный плащ).

Скоро Тейе стали претить эти беседы. Она заметила, что знатные в погоне за утонченностью и необычностью стремятся принудить животное к тому, что наиболее противно его природе. Вывернуть зверя наизнанку, сломить его волю — ради этого шли в ход самые хитрые наказания и приманки. И вот — волки пасли овец, добродушные дельфины обучались топить людей, а клыкастый вепрь месил рылом тесто, не смея съесть ни кусочка.

Тейя отложила инструмент и вышла в сад. Ириту шел седьмой год, целыми днями он носился по саду с ровесником — сыном домоправительницы. Сейчас они пускали в ручье игрушечный корабль, «Счастье женщины в ее сыновьях» — сказано самим Праот-цем… А где-то в глубине звучит и звучит: «Я иду к тебе, как к костру…»

— Простак перед схваткой поит своего мамонта бешеным соком, — говорил лысеющий управитель столичного рынка, — такой мамонт зол, но быстро слабеет. Мой зверь почти всегда побеждает хмельного противника. Последний раз я взял три связки колец на игрищах в Ломиаде.

— Как ты учишь его? — спросил худой темнолицый полководец Цнам.

Рассказчик заколебался, дорожа секретом, но интерес знатных гостей льстил ему. Сам он был очень сомнительной родней одного из семейств титанов. Изображая рукой движение хобота, он стал объяснять:

— Мамонта надо обучить хватать врага за бивень и вывертывать так, а потом так. Теперь чуть вбок — и он рухнет. У меня есть чучело, на котором я учу своих драчунов. Но есть еще секрет…

— Не скрытничай, — сказал Италд, — ты же с друзьями.

— Хорошо, но поклянитесь молчать!

Гости пробормотали клятву.

— Я приучаю мамонта, что он получает пьяное пойло не до, а после схватки, — зашептал глава торговцев, — и только если он победил!