Гусарский монастырь

Оглавление

Осман ушел искать пропавшую, а из одной из улиц показался вельможа Надир.

По театру прокатился смех.

— Вот так Бонапарте! — произнес чей-то голос.

Надир вышел на авансцену, мрачно обвел публику носом, раскрашенным Белявкою во все цвета радуги, и спросил, почему Гассан грустен.

Тот рассказал про свою беду; Надир отвернулся, открыл, как деревянный щелкун, рот, и гак прореготал в кулак, изображая скрытую радость, что публика опять засмеялась.

После первых выходов актеры поосмелели, и пьеса пошла ровно. Дальнейшие события в ней были следующие. Похититель Заиры Жорж Канье, желая тайно перевезти ее на корабль, чтобы затем бежать вместе с нею на родину, обращается к содействию Розалинды, но та отказалась: она сама была влюблена в него, и между ними произошла потрясающая сцена новых Иосифа и жены Пентефрия.

Канье геройски отказал в своей любви Розалинде, и та убежала, клянясь отомстить ему, и сообщила Надиру, что Заира увезена Жоржем Канье. В целях спасения Заиры Канье спрятал ее в пещере в горах, а чтобы возлюбленная его не скучала, устроил перед пещерой иллюминацию и пляски при бенгальском огне; турки превосходно сыграли на балалайках и проплясали камаринского.

В третьем акте коварная Розалинда вызвала в отсутствие Канье Заиру из пещеры, и Надир пал перед ней на колени и изъяснился в любви.

Бонапарте проделал это с большим чувством и вызвал такой дружный хохот в зале, что должен был замолчать; стоя на коленях, он несколько минут озирался, как волк, не понимая, в чем дело.

Заира гордо отвергла его любовь и обозвала обезьяной. Тогда он хотел схватить ее, но вдруг появился Канье со шпагою в руках, и Розалинда с Надиром убежали. Канье ушел за ними.

Ночью на горах вокруг пещеры показались люди с фонарями; в пещеру вполз разбойник Осман и унес бесчувственную Заиру.

Последний акт происходил опять на площади. Канье встретил на ней гулявшего калифа, преклонил перед ним колено и стал просить милосердия и справедливости.

Калиф послал во дворец за троном, чтобы устроить всенародный суд, и тут произошло непредвиденное автором приключение.

Когда принесли среди раздавшейся толпы зевак трон, калиф, опираясь на палку, направился к нему.

— Гассан, взгляни в глаза мне! — сурово произнес он, величаво и грузно опускаясь на трон.

И вдруг повелитель Багдада взбрыкнул ногами, и перед Гассаном и публикой вместо лица его предстали две подошвы: тонкие доски не выдержали величия, и Вольтеров провалился вовнутрь трона.

Под громовой хохот, топот ног и даже визг публики, Канье вместе с Гассаном вытащили калифа из западни, и Вольтеров начал сцену суда, уже стоя.

Решение его было таково: отдать Заиру Канье и отпустить их во Францию, всех же прочих подвергнуть презрению. Обрадованный народ стал прославлять мудрость и милосердие своего владыки. Заира и Канье обнялись от избытка счастья, а Гассан вонзил себе кинжал в грудь.

— Так наказывается порок! — торжественно изрек калиф, протянув руку над самоубийцей.

Занавес поплыл вниз.

Трагедия имела большой успех, и публика так долго аплодировала, вызывала актеров и кричала «фора» и «бис», что, когда Белявка побежал к Пентаурову, сидевшему в кресле за кулисами и оттуда глядевшему на спектакль, и стал поздравлять с неслыханным «даже в обеих столицах» успехом, тот вдруг всхлипнул и прослезился.

— Спасибо… спасибо… милый!… — пробормотал он в избытке чувств. — Всем вам спасибо! — утирая слезы, обратился он к актерам. — Все вы отлично играли! Григорий Харлампыч, — он всхлипнул в последний раз, — а ты этот провал калифа в трон в пьесу вставь; пусть он всегда так проваливается, очень это хорошо у него вышло!

Белявка и актеры сияли; прояснился даже Бонапарте и, улучив минуту, когда Антуанетина осталась у кулисы одна, он подошел к ней и тихо и внушительно произнес:

— Те слова, Настасья Митревна, я вам взаправду говорил!

— Какие слова? — удивилась та.

— А у пещеры… про чувствия мои к вам! — Он ударил себя в грудь. — Примите их за настоящие-с.

Девушка звонко расхохоталась.

— И я вам настоящие слова говорила! — воскликнула она и сделала глубокий придворный реверанс, как учил ее знаток хорошего обхождения Белявка. — Не про вас кус, Спиридон Вавилыч!

И она исчезла за одним из багдадских домов.

Из театра все зрители высыпали через особо устроенный выход в парк.

Перед ними предстали усеянные бесчисленными разноцветными фонариками и шкаликами аллеи; деревья парка от верхушек до самых нижних ветвей, что звездами, были осыпаны зелеными, красными, синими и желтыми огоньками; на перекрестках аллей выгибались сиявшие ими арки. Дом, видневшийся вдали и казавшийся таинственным, сказочным замком, был озарен зеленым бенгальским огнем.

Дворянство собралось на балконе вокруг Пентаурова и частью прогуливалось между клумбами в ожидании фейерверка; прочая публика толпилась в аллеях и оттуда глазела на иллюминацию и все происходившее около дома.

Зеленый цвет его вдруг сменился красным. Ярко выступили всюду разряженные фигуры дам и кавалеров.

Везде слышались оживленные толки и разговоры о представлении. Всем чрезвычайно понравились Белявка и Бонапарте, меньше же всех, главным образом дамам, Антуанетина.

— Помилуйте! — восклицали некоторые, возражая кавалерам, как водится, защищавшим хорошенькую героиню. — Ну что в ней нашли? Мордочкой она еще ничего, да, но ведь вся она деревяшка какая-то!…

С восторгом дамы подхватили и передавали друг другу слова Возницына. Тот по окончании спектакля встал с кресла и громко изрек: «Не Антуанеттина она, а дубинетина!»