Рекорд высоты

Оглавление

Колючий кустарник до крови исцарапал ему ноги. Добравшись до дерева, он повисал на нем всем телом, чтобы только не опуститься на землю. Этого Дим больше всего боялся. Тогда уже не подняться.

Наступало утро. В просветах деревьев кусочки неба казались бледно-лиловыми чернильными кляксами. Скрылась луна, и лес потерял всю свою таинственность.

Черные узловатые стволы бука и ореха вставали сплошной стеной. Багрецов уже не чувствовал под ногами пологого склона. Направление потеряно. Так Дим никогда не сможет спуститься в долину.

От потери крови и от голода кружилась голова. Дим споткнулся и свалился на землю. Пытаясь подняться, он скользнул по короткой траве руками, но зацепиться было не за что.

Что-то мягкое и влажное попало между пальцами. Дим поднес руку к лицу и сразу почувствовал характерный запах кизиловой раздавленной ягоды. Видимо, она сохранилась здесь еще с прошлой осени. Поискав немного, он нашел еще несколько ягод, которые с жадностью съел. Кровь на губах смешалась с кисловатой мякотью кизила.

Небо заметно светлело. Оно уже стало слегка розоватым, словно тоже окрасилось кизиловым соком.

Опять идти… Дим поднялся и, наклонившись всем телом, рванулся сквозь кустарник. Он ничего не видел. Он чувствовал, как острые колючки впиваются в его тело, как тянутся за ним, словно зубастые змеи, цепкие плети ежевики. Они останавливают его, обвивают ноги, тянут назад…

Вадим перочинным ножом разрезает запутавшиеся плети и снова идет.

Вся его одежда разорвана в клочья, в ней застряли сотни колючек. Длинные иглы терновника, как гвоздями, раздирают тело.

Неужели не хватит сил?.. Только бы не упасть!.. Не упасть!..

— Тим, а Тим, — шептал он искусанными до боли губами, словно стараясь найти в себе мужество дойти до конца ради его спасения. Он чувствовал, что Тимофею сейчас еще тяжелее. Где он? Какую тысячу метров проходит сквозь облака освободившийся от груза воздушный корабль?

Вадиму уже кажется, что он слышит откуда-то сверху, из далеких межзвездных пространств голос друга: «Дим, а Дим!.. Здесь холод и черное небо… не вижу земли…»

Дим снова рванулся вперед, но вдруг оступился и покатился вниз по крутому склону.

«Там холод и черное небо»

Летающий диск уже поднялся на высоту в шестнадцать тысяч метров.

В полу кабины осветился застекленный люк. Утро вползало сквозь него вкрадчиво и незаметно. Заблестел иней на стенках и приборах. Кабели, подходящие к радиостанции, стали белыми, похожими на обындевелые ветки.

Тим отогревал дыханием замерзшие пальцы. Он уже не мог ничего записать.

«Может быть, довольно. Пора закончить испытания», — мелькнула спасительная мысль. Стоит только отключить все приборы, тогда обязательно лабораторию спустят вниз. Надо скорее, скорее, пока еще не погасло сознание.

Нет, лаборатория, наверное, еще не достигла предельной высоты. Испытания должны продолжаться!..

Бабкин вскочил на ноги. Стараясь делать как можно больше движений, он бил себя до боли по груди, по ногам. Все, что угодно, только бы не поддаться холоду.

«Пора!.. Пора закончить этот страшный полет», — сверлило в мозгу.

Рука уже протягивалась к приборам. Вот здесь надо отсоединить питающие провода. Всё сразу выключится. Приемное устройство (оно работает от других аккумуляторов) получит приказание с земли, щелкнет реле, управляющее объемом стратостата. Диск сделается плоским и, как парашют, начнет спускаться вниз. Постепенно станет теплеть, потечет по стенкам весенняя капель, растает иней… И вот уже наступающая земная весна горячим ветром ворвется в люк…

А потом в кабину войдет инженер Дерябин. Он сначала, конечно, удивится, затем проверит выключенные приборы и укоризненно посмотрит на Бабкина. Больше ничего не скажет. Испытания сорвались…

Окоченевшая рука, протянутая к кабелю питания, бессильно падает вниз. Тимофей не может прекратить испытания.

Хотелось спать… Спать, только спать!.. Бабкин уже не чувствовал ощущения голода. Он взглянул на хитроумные приборы. Почему на трубках лед? Надо всё это записать. Пальцы уже не держат карандаш. Тим вытащил из кармана два куска проволоки, присоединил их к аккумулятору и защищенными концами проводов дотронулся с двух сторон до сердцевины карандаша.

Тим сразу почувствовал, как быстро нагревается карандаш. Он держал его в руках, словно миниатюрную грелку, и с волнением ощущал живительное тепло в окоченевших пальцах.

Через несколько минут Тим взял тетрадь Багрецова и стал записывать свои наблюдения. «Что с Димкой сейчас?..» — подумал Тимофей, отложив в сторону горячий карандаш.

Ему мучительно хотелось услышать голос своего друга. Пусть говорит, что хочет… Тим никогда не улыбнется, он никогда не станет ему противоречить. Он со всем будет соглашаться.

Бабкин развернул дневник на пятой странице.

«Я снова думаю о тебе, мой далекий друг, — читал Бабкин, вспоминая о наивной димкиной мечте. — Я знаю, что ты благороден и умен, — писал Дим. Наши люди, воспитанные страной, отдали тебе всё самое лучшее, что накопили в себе за долгие годы великих работ и великой войны за счастье человека. Ты никогда не знал и не будешь знать того, что знали твои сверстники в страшные годы войны. Тебе не приходилось спать, свернувшись у станка и дрожа от холода. Тебе не приходилось ходить в разведку в кубанских плавнях по пояс в воде. Ты не знал и не узнаешь лишений и голода.

Совсем немного из всего этого я видел в детстве. А твое детство пройдет без тени. Тебе почти перестанут встречаться даже мелкие неприятности.