Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века

Оглавление

– Я думал, вы помирились.

– Мы и не ссорились. Что нам делить? Дело не в этом. Мустафа ревнует тебя к Ибрагиму. Он воспримет нормально любого, но не Ибрагима. Твой сын считает, что Ибрагим занимает в твоем сердце его место.

Сулейман покачал головой и ничего не сказал.

Через неделю шехзаде Мустафа уехал инспектировать южные провинции на предмет обнаружения злоупотреблений чиновников. Это было не совсем то, что подразумевала Хюррем, но, по крайней мере, сопровождал его Айас-паша.

Глава 23

Новый 1536 год наступал красиво. В конце декабря выпал снег, напомнив о той прошлой жизни, когда зимой выпадал снег, в доме пахло елкой и мандаринами, а на стены они с мамой цепляли вырезанные из белой бумаги снежинки.

Хюррем, прислонившись лбом к окну, смотрела на кружащиеся в вечернем небе звездочки, а видела – маму. Мама, мамусечка, жива ли ты еще? И что произошло с телом Стаськи Самойловой там, далеко, через четыреста с лишним лет?

А может…

По спине побежали мурашки. Может, та, настоящая, Стаська живет себе – и в ус не дует? Просто сознание разделилось: одна часть попала в тело Хюррем, вторая – осталась на месте. И мама со Стаськой сейчас готовят друг другу подарки, наряжают елку. А может, и не только мама со Стаськой: ведь прошло уже шестнадцать лет! Наверняка у той Стаськи уже есть муж, дети… И, уж наверное, та Стаська с ними вырезает снежинки… А она – ни разу не удосужилась! Тоже мне, мать, называется!

Она позвала служанку.

– Принесите мне ножницы и бумагу. И я хочу видеть всех своих детей.

– Ножницы? – Служанка, похоже, испугалась.

– Ножницы, ножницы! – приплясывая от нетерпения, кивала Хюррем. – Возьмите где угодно.

– Но бумага…

Бумага дорогая, ее используют только для письма… И она слишком плотная. Но все равно, все равно! Она придумала, стало быть, они будут делать снежинки!

– И еще мне нужна ткань. Белая, легкая какая-нибудь.

Служанка с вытаращенными глазами убежала.

А потом они сидели на полу, на толстом ковре, – мать и ее дети. Шестеро родных – и Мустафа, которого уже и ребенком-то нельзя было назвать, но который в последнее время сильно привязался к своей мачехе. Сидели и вырезали снежинки. Это было так мирно, уютно.

Вот оно – счастье, его можно было увидеть, пощупать, ощутить всем своим естеством: тихий домашний вечер, дети рядом. Где-то недалеко – Сулейман, решает какие-то вопросы. Мустафа наконец-то повзрослел, стал выдержанным, серьезным молодым человеком. Даже наложниц завел; впрочем, серьезное чувство его еще, по-видимому, не посетило. Скоро он поедет санджакбеем, но куда именно – Сулейман пока не решил. Вроде бы у мальчика нет даже в мыслях, что он может унаследовать отцу. Смешно – она старше Мустафы всего на десять или одиннадцать лет, а относится к нему как к сыну.

Да и политическая ситуация, насколько Хюррем могла ее отслеживать, ее вполне удовлетворяла: Священная Римская империя разваливалась на части. Протестантская часть страны поддерживала Англию; когда началось восстание в Западной Фландрии и имперские войска были брошены на его подавление, англичане решили поддержать «братьев по вере» и высадили десант неподалеку от городка Брюгге. Испанские армии предали и ударили «в спину». Имперская армия оказалась разбитой; но англичане тоже долго не продержались: «братья-протестанты», умело подогреваемые специально разосланными по всем остаткам Империи французским королем «агитаторами», просто вымели из страны «иноземных захватчиков». После чего Фландрия потребовала независимости, а вслед за нею – Брабант и некоторые другие провинции.

Но даже это не имело сейчас такого важного значения. Хюррем, дети, зимний вечер и снежинки: из бумаги и ткани – на полу, настоящие – за окном. Она еще не знала, что это – чуть ли не последний вечер в ее жизни, когда она может ощущать себя полностью счастливой.

Первое несчастье случилось через два дня. Мальчики, как всегда, играли во дворе. Ильяс, как самый старший, присматривал за малышней. Потом наступило время занятий, и его позвал наставник. Зазевалась ли нянька, или мальчики просто не послушались – она так и не узнала. Один из двух близнецов, Мехмед, полез на беседку, маленький Джихангир – следом. Его спасло только то, что он был мал и потому так толком никуда взобраться и не смог. А Мехмеду, лазившему, словно обезьянка, хватило силенок, чтобы взобраться на самый верх. Но – не хватило, чтобы удержаться. Несмотря на настоящую зимнюю погоду, было не слишком холодно и снег днем немного подтаивал; ночью температура опускалась, и то, что за день подтаяло, бралось ледком. Словом, крыша беседки оказалась скользкой, и мальчик не удержался. Падать было не так уж высоко, и, безусловно, в худшем случае ребенок отделался бы переломами (как это, собственно, произошло с Джихангиром, свалившимся с резной балюстрады), но мальчик упал прямо на декоративную решетку, закрывавшую беседку с двух сторон. Летом здесь сажали плетущиеся растения, которые, оплетя решетку, образовывали красивую цветущую стенку, но и сама решетка была очень красивой. И – по-османски воинственной: ее украшали заостренные пики, украшенные всевозможными мелкими деталями; настоящее произведение кузнечного искусства. На них мальчик и упал. Упал так, что даже снять его с этих пик не представлялось возможным. Он висел на пиках, словно бабочка, которую насадили на иголку, чтобы поместить в коллекциях, а рядом суетились люди, которые ничего не могли сделать… И она – она тоже стояла и смотрела и ничем не могла помочь своему истекающему кровью мальчику.