Граждане Рима

Оглавление

124

После этого разговора Варий ощутил, что кровь быстрее бежит по жилам и сердце судорожно бьется в груди. Столь длительная безнадежность настолько притупила его чувства, что теперешнее возбуждение казалось неестественным, почти опасным, словно внезапно он стал вдвое выше и никак не мог привыкнуть к этому, не мог двигаться, не задевая за углы и не разбивая чего-нибудь.

Не будь идиотом, Марк, умолял он, оставайся там, где ты есть.

На самом деле он не думал, что у Марка много шансов, слишком уж близко они подобрались к нему, да и на кого он мог положиться — на него, Вария, на рабов?

Но теперь окружающее перестало бесследно исчезать в незримой воронке; положение стало неопределенным. Варий больше не мог часами сидеть, пустым взглядом уставившись на кедры; встав, он начал бесцельно бродить по комнате, даже впервые раскрыл одну из книг, хотя сосредоточиться на словах было трудно.

В тот вечер, в Золотом Доме, Фаустус был один, тяжело развалившись на диване в полуночно синей гостиной; рядом стоял графин с вином; ему не хотелось видеть даже Туллиолу, и он не замечал, что музыка, которую он слушал, давно кончилась.

— Почему бы вам не пойти ко всем чертям? — сказал он вместо приветствия, когда дверь открылась.

Но это была Макария, с помятым лицом, красными глазами, в руках она держала несколько тонких листков бумаги.

— Папа, папа, это так ужасно, прости, но ты должен прочесть это…

Фаустус грузно поднялся.

— Что, нашли они его?

Он мигом догадался, что Макария хочет сообщить о смерти Марка, потому что она никогда не позволяла ему видеть себя заплаканной. После всех этих недель и приступов ложной надежды он уже больше не верил в самый многообещающий вариант с похищением Марка. Ему сказали, что Вария допрашивают в связи со смертью женщины (явно задушенной), и он решил, что самое большее, на что остается надеяться, это что сцена убийства каким-то образом привела в действие проклятие Новиев и кто-то, кто уже не был Марком и никогда вновь не станет им, в ужасе скитается по империи.

— Нет, но это был он, Варий.

Макария протягивала Фаустусу признание. Варий показал, что Марк обнаружил, что он разворовывает имущество Лео. Гемелла застала его сразу вскоре после того, как он убил Марка, и стала кричать, приведя его в панику. Он никогда не собирался убивать ее и, увидев, что она мертва, не мог в это поверить; поэтому он оставил ее на вилле в Тускулуме, отчасти надеясь, что она всего лишь потеряла сознание, и, вернувшись, он найдет ее в полном порядке.

Потом он беспорядочно разъезжал по Риму, поднялся в Лаций, где и сбросил тело Марка в Тибр. Поскольку его до сих пор так и не нашли, теперь это совсем маловероятно.

— Но эти люди, которые видели его… — инстинктивно начал Фаустус, но глаза его уже помутились от слез.

Макария только покачала головой; она уже рыдала навзрыд, так что не могла говорить. Фаустус обнял ее, и она прижалась к нему так, как не делала этого уже много лет, по сути двадцать, после того как он развелся с ее матерью, а ей было тринадцать.

ЧЕРНЫЕ ШТАНДАРТЫ

После обратного пути сначала сквозь метель, потом под дождем, после длительной дороги сквозь мокрые буковые рощи Уна и Дама были настолько измотаны, задыхались и дрожали и вместе с тем настолько охвачены чем-то вроде беспорядочного оживления, что едва ли думали о том, что скажут про Тазия. Уна помогла Даме, который все еще морщился от боли, забраться в подъемник, и оба притихли, когда ноги их коснулись металлического днища и подъемник стал раскачиваться, опускаясь, а они погрузились в воспоминания.

Спустившись же, они оказались среди такого переполоха, что сразу обо всем позабыли.

— Что правда? Кто-то сказал мне, что это правда! — настойчиво спрашивал кто-то. Ему вторил детский голос:

— Ладно, ладно, она права, разве нет? Для начала надо было сказать нам, по крайней мере у нас был бы выбор. Зачем врал?

— Ты знал? Кто еще знал?

Несмотря на шум, Уна первым делом заметила Марка, возможно потому, что на него глядело сейчас такое множество народа. Он стоял на мосту, окруженный небольшой, но постоянно растущей плотной кучкой людей, и все же пока они не трогали его, оставив ему по меньшей мере полметра свободного пространства, отпихивая друг друга от него, как будто он был болен заразной болезнью.

Марк выглядел потрепанным, бледным и напряженным и все же показался Уне каким-то другим. Ей снова вспомнилось лицо на экране лондонского дальновизора, но уже без патрицианского высокомерия, проявившегося в Волчьем Шаге; казалось, что теперь, когда так много людей знает, кто он, ореол имперского величия становился зримым и рос соответственно росту обращенного на него внимания, как шелковая оболочка воздушного шара над горелкой, как марево, в жару неизбежно встающее над землей, хотел того Марк или нет. Он и держался по-иному, воспринимая пространство вокруг себя как данное свыше. И выглядел старше.

Сулиен, однако, тоже был там — единственный человек в охраняемой суеверием пустоте вокруг Марка. Он пытался подбодрить всех и каждого, но при этом он бросал беспомощные взгляды на Лал, в ужасе смотревшую вниз со следующего уровня. Они не могли прервать этот обмен взглядами, означавший прежде всего бессилие что-либо изменить. Лал расплакалась, но затем справилась с собой и поэтому выглядела как-то не к месту здесь, где каждый, начавший лить слезы, уже не мог остановиться.

— Это было единственное место, куда он мог пойти, — говорил Сулиен кому-то, кажется, Тиро.

— «Спиральки» так и не вернулись, — уже спокойнее произнес Марк.