Граждане Рима

Оглавление

— Нет, просто хочу, чтобы вы от меня отстали, — почти безразлично произнес Марк.

— Ваше высочество, — мягко сказал паренек, не обращая внимания на гримасу сестры, — если они найдут нас одних, нам конец. Они приколют меня где-нибудь возле дороги, а на кресте люди умирают долго. А что будет с сестрой, я уж и не знаю. Поймите, для нас это реальнее реального.

— Для меня это тоже реально, — сказал Марк, снова пытаясь вырваться, дико таращась в темноту — не видно ли огней приближающихся фар.

— Это ведь неправда, верно? — обратился паренек к сестре. — Они не убьют его.

— Нет, — яростно произнесла она, но, проглотив слюну, добавила: — Ему… кажется. Просто ему так кажется.

— Хорошо, — сказал Марк. Он внезапно перестал сопротивляться и уставился на Уну и Сулиена леденящим взором. — Допустим, я не прав или сошел с ума, и все это мне только кажется; все равно однажды я стану императором и разыщу вас. И отберу все, что вы получите за то, что сделали.

Это была лишенная всякого смысла угроза — он знал, что, если его сейчас схватят, он никогда не будет императором, да и никем вообще, но его слова на мгновение поколебали их уверенность. Он снова попытался разорвать кольцо цепких рук, и это мигом привело его врагов в чувство; после короткой схватки они опять вцепились в него.

— Вы не найдете нас… — пробормотал паренек.

Марк снова рванулся, но уже скорее по инерции. Он подумал о том, что сказал паренек до этого, когда, задыхаясь от отчаяния, он едва расслышал его; быть «приколотым» означало распятие. Римских граждан распинать не могли, и все же брат с сестрой показались Марку вполне римлянами.

Он снова резко замер и посмотрел на них. На сей раз тон его смягчился.

— Вы рабы? Да? Вы бежали, потому что вы рабы… так вот почему все?

Юноша медленно кивнул. Его сестра немного покривилась при слове «раб».

— Тогда вам не следует делать этого, потому что я могу кое-что сделать для вас уже теперь, — выдохнул Марк. — А потом возьму вас в надежное место. Обещаю, место надежное, специально для беглых рабов, но пожалуйста, они едут, пожалуйста…

Брат с сестрой быстро переглянулись, но девушка разгневанно произнесла:

— Прятаться не значит быть свободным. И мы ничем тебе не обязаны.

— Нет, — сказал Марк в полном отчаянии, — но вы не можете.

Они снова переглянулись, и паренек настоятельно произнес:

— Уна.

И, едва заметно кивнув, девушка шагнула вперед и уставилась на Марка, уставилась так пристально, что, казалось, взгляд стал средоточием всего лица. Затем ее черные веки медленно опустились, и Марка, как никогда прежде, охватило впечатление, что она может видеть сквозь них. Очень медленно, очень осторожно она отпустила его запястье, как человек, отнимающий руку от тщательно установленной на ребро монеты. И все же ему потребовалось какое-то мгновение понять, что она больше не держит его, так как, хотя лицо девушки было всего в дюйме от его лица, Марку показалось, что оно еще ближе. И хотя никто его уже не держал, он замер, не шевелясь. Он посмотрел на застывшее лицо девушки, и, хотя так и не мог понять, что означает ее испытующий взгляд, больше не сомневался, что это последний шанс и что драка больше к добру не приведет. Он не шевельнулся, даже когда фары патрульной машины замаячили перед ними.

И девушка тоже ничего не сказала, даже: «Он говорит правду». Она просто открыла глаза, прерывисто вздохнула и, отступив от Марка, подала брату знак, и оба бегом бросились по улице.

Марк побежал за ними.

DOTUS AUREA

Варий ехал домой по набухшей светом серой ленте шоссе. Это была всего лишь перемена освещения: решив, что он еще не в состоянии упорядоченно обдумывать следующий шаг, он понял, что не должен думать о начале первого дня, которого не увидит Гемелла. Он боялся, что разобьет машину. Пытался отогнать мысль, которая, возможно, последовала бы за этой, — мысль о том, что, по сути, это не имеет значения: он старался вообразить себя сидящим за рулем автоматом. Бесшумно миновав многоцветный Рим, он подъехал к вилле Марка в самом начале седьмого. Он выбрался из теплой машины и заметил, как аккуратно уложен гравий, как — один к одному — расположились на кустах и деревьях остроконечные листья.

Слуги уже встали, и дворецкий появился на ступенях, заслышав подъезжавшую машину. Значит, никто еще не обнаружил, что лежит на постели Вария. Когда он входил в дом, дворецкий с любопытством посмотрел на него. Варий слегка, признательно кивнул ему, но заговорить так и не смог. Потом пошел наверх.

Заперся в комнате. Он не спал и поэтому ничего не забыл и не сомневался, что вернется и найдет Гемеллу мертвой. И все же он чего-то ждал, на что-то надеялся — на что? Что случится что-нибудь и подскажет, что делать дальше и какой оборот примет дело, или что все осталось без изменений и тело Гемеллы будет все таким же теплым, каким было, когда он оставил ее одну. Он медленно подошел к постели и потрогал ее волосы, которые были такие же, как всегда, жесткие, волнистые, живые. Варий не отважился откинуть их с ее лица. Но заметил бледность, разлившуюся по шее и обнаженным рукам. Он дотронулся до ее руки, и она оказалась не холоднее, чем дерево кровати или какой-нибудь другой неодушевленный предмет; даже не пытаясь приподнять ее, Варий почувствовал сопротивление плоти, застывшей, как будто суставы забыли о своем предназначении.

Варий отошел от нее — от этого, — открыл дверь и позвал: «Кто-нибудь сюда, помогите». Затем он спустился по лестнице и повторил то же самое. Он больше не пошел в комнату и не взглянул на Гемеллу.