Марион Фай

Оглавление

— Это вздор, Джон.

— Во всяком случае, это невозможно. Достигнуть этого я мог бы одним путем — всадивши себе пулю в лоб, что не было бы согласно с моими понятиями о жизни. Но ты ни у кого не стоишь на дороге. Ничего нельзя выиграть, отравив тебя. Если б она убила меня, в этом был бы какой-нибудь смысл; но мучить тебя побуждает ее низкое честолюбие. Она боится, чтобы ее собственное положение не пострадало от твоего неравного брака. Если б она убила меня ради маленького Фреда, в этом было бы что-то благородное. Она добилась бы чего-нибудь для того, кто, конечно, дороже ей всего на свете. Но относительно тебя это самое подлое тщеславие; и я этого не потерплю.

Разговор этот происходил в начале октября, когда они уже провели несколько недель в Траффорд-Парке. Гэмпстед, по своему обыкновению, приезжал и уезжал, никогда не оставаясь у них более двух или трех дней подряд. Лорд Кинсбёри, которому все было как-то неловко, рыскал по целому графству, присматривая за своей собственностью, проводя день другой у кого-нибудь из приятелей. Маркиза не пожелала приглашать к себе друзей, объявив мужу, что семейству не до веселья, благодаря «прелестному» поведению его старшей дочери.

Никто не пытался стрелять фазанов, так велико было общее уныние. Мистер Гринвуд был в Траффорде и проводил очень много времени в обществе милэди. Хотя он всегда соглашался с маркизом насчет его прежних политических принципов, тем не менее ум его был так устроен, что он вполне сочувствовал милэди относительно позора и ужаса, какие заключаются для аристократических семейств в унизительных союзах и сношениях. Он не только сочувствовал маркизе в деле почтамтского клерка, он сочувствовал ей вполне и насчет лорда Гэмпстеда. Мистер Гринвуд вздыхал и стонал, когда они с милэди обсуждали будущность дома Траффордов. «Пожалуй хорошо, а пожалуй и нет», так он милостиво выражался в разговорах с маркизой, — когда аристократ разрешает себе либерализм в политических убеждениях; но ужасно подумать, чтобы наследник громкого титула снизошел до мнений достойных радикала-портного. Мистер Гринвуд соглашался с лордом Гэмпстедом насчет портного. О лорде Гэмпстеде, казалось ему, можно только скорбеть, действовать тут нельзя. Ничего, думалось ему, нельзя предпринять относительно лорда Гэмпстеда. Время, — время, которое многое разрушает, но многое и врачует, — несомненно окажет свое действие; так что лорд Гэмпстед пожалуй доживет до того, что будет также энергически поддерживать свое сословие, как любой герцог или маркиз. Или может быт Господу угодно будет взять его. Мистер Гринвуд заметил, что предположение это встречается благосклоннее, а потому, не теряя времени, принялся за список пэров, и нашел двадцать примеров тому, что в течение полувека титул наследовал второй брат. По-видимому, особая смертность господствовала среди старших сыновей пэров. Это было утешительно. Но здесь не было такого основания для решительных действий, какое в настоящую минуту существовало по отношению к лэди Франсес. На этот счет друзья совершенно сходились во мнениях.

Мистер Гринвуд видел невозможного молодого человека, и мог стать, как он совершенно невозможен во всех отношениях — как он вульгарен, развязен, невежествен, дерзок.

По мнению мистера Гринвуда, молодых людей следовало разлучить, хотя бы для этого пришлось прибегнуть к самым строгим мерам. Мистер Гринвуд постепенно научился отзываться о молодой особе с очень незначительной долей того уважения, какое выказывал к прочим членам семьи. Этим путем милэди научилась смотреть на лэди Франсес, точно она вовсе и не лэди Франсес, — а какая-нибудь дальняя родственница, Фанни Траффорд, девушка с дурным вкусом и нехорошим поведением, которая к несчастью попала в семью, благодаря ложным понятиям о милосердии.

Дела так шли в Траффорде, что Траффорд едва ли был лучше Кенигсграфа. В Кенигсграфе не было мистера Гринвуда, а мистер Гринвуд несомненно значительно усилил неприятности, которые приходилось выносить бедной лэди Франсес. В этих-то условиях она написала брату, прося его приехать к ней. Он приехал, и между ними произошел вышеприведенный разговор.

В тот же день Гемпстэд виделся с отцом и обсудил с ним вопрос.

— Что ж ты хочешь, чтобы я делал с ней? — спросил маркиз.

— Позвольте ей жить со мною в Гендоне. Если вы предоставите дом в мое распоряжение, все остальное я приму на себя.

— Хочешь зажить своим домом?

— Отчего же нет? Если бы я убедился, что оно мне не по карману, я бы отказался от охоты с гончими и держался одной яхты.

— Дело не в деньгах, — сказал маркиз, качая головой.

— Милэди никогда особенно не нравился Гендон.

— Да и не в доме. Я бы с удовольствием тебе его отдал. Но как могу я отказаться от наблюдения за твоей сестрой, когда я знаю, что она расположена поступить именно так, как не должна.

— Но там она не сделает этого скорей, чем здесь, — сказал брать.

— Он был бы совсем близко от нее.

— Можете быть уверены, сэр, что нет двух человек, которые больше руководились бы чувством долга, чем моя сестра и Джордж Роден.

— Она исполнила свой долг, когда позволила себе стать невестой такого человека, не сказав вы слова никому из семьи?

— Она сказала милэди, как только это случилось.

— Она не должна была допускать, чтобы это когда-нибудь случилось. Пустяки ты все говоришь. Не хочешь же ты сказать, что такая девушка, как твоя сестра, имеет право делать с собой что хочет, не посоветовавшись ни с кем из семьи, — даже принять предложение такого человека.