Марион Фай

Оглавление

— Право не знаю, — задумчиво сказал Гэмпстэд.

— Ты должен знать. Я знаю. Всякий знает. Глупо так рассуждать.

— Сомневаюсь, чтобы люди знали, — сказал Гэмпстэд. — Ей двадцать один год, и по закону она, кажется, могла бы завтра выйти из дому и обвенчаться с кем бы ей вздумалось. Вы, как отец, не имеете над нею никакой власти, — тут негодующий отец вскочил со стула, но сын продолжал свою речь, точно решившись не дать себя прервать, — исключая той власти, какую она сама может вам предоставить по расположению или потому, что она находится в материальной зависимости от вас.

— Боже милосердый! — крикнул маркиз.

— Мне кажется, оно, приблизительно, так. Молодые девушки подчиняются власти родителей по чувству, по привязанности и по сознанию своей зависимости, но, насколько я понимаю, юридически они им не подвластны после известного возраста.

— Ну ты, известно, уговоришь собаку дать отрубить себе задние лапы.

— Желал бы быть на это способным. Но можно сказать несколько слов, не отличаясь таким красноречием. Если вопрос так поставлен, я не убежден, чтобы Фанни была нравственно виновата. Она, может быть, поступила глупо. Я думаю, что да, так как сознаю, что брак для нее неровный.

— Noblesse oblige, — сказал маркиз, прижимая руку к груди.

— Несомненно. Аристократическое происхождение, каково бы оно ни было по существу, налагает на нас обязанности. Если обязанностей этих не исполняют, то и аристократизму конец. Но я отрицаю, чтобы происхождение обязывало нас к образу действий, который мы признаем дурным.

— Кто говорит, что оно к этому обязывает?

— Происхождение, — продолжал сын, оставляя без внимания вопрос отца, — не может заставить меня делать то, что вы или другие считаете хорошим, если я сам этого не одобряю.

— К чему ты это все ведешь?

— Вы даете понять, что из-за того, что мы с сестрой принадлежим в известному классу, мы обязаны исполнять те житейские правила, к которым этот класс относится благосклонно. Это я отрицаю от ее имени и от своего. Я не сам сделал себя старшим сыном английского пэра. Я признаю, что если очень многое дано мне в смысле воспитания, общественных преимуществ и даже денег, то от меня, по всей справедливости, могут требовать более безукоризненного поведения, чем от тех, кому дано меньше. В этом смысле, noblesse oblige. Но прежде чем я приму на себя обязанность, которую на меня налагают, я должен понять, в чем заключается это безукоризненное поведение. То же должна сделать и Фанни. Выйдя за Джорджа Родена, она поступила бы лучше, на основании вашего же правила, чем отдавшись какому-нибудь дураку лорду, который ровно ничем не мог бы гордиться, кроме своих земель и своего титула.

Маркиз нетерпеливо расхаживал по комнате; в душе он сердился, горячился и остановил бы Гэмпстеда, если б это было возможно.

— Я совсем не пущу ее в Гендон, — сказал он, когда сын кончил.

— Этим вы докажете, что очень мало понимаете ее и меня. Роден там и не подойдет к ней. Едва ли могу я поручиться, что он этого не сделает здесь. Здесь Фанни будет чувствовать, что в ней относятся как к врагу.

— Ты не имеешь права это говорить.

— Там она будет знать, что вы многое сделали для ее счастия. Даю вам слово, что она не увидится с ним и писать ему не будет. Она сама мне это обещала, и я ей доверяю.

— Отчего она так жаждет покинуть свой родной дом?

— Оттого, — смело сказал Гэмпстед, — что она лишилась своей родной матери. — При этих словах маркиз страшно нахмурился. — Что касается меня, я ничего не могу сказать против мачехи. Я ни в чем не обвиняю ее и по отношению к Фанни, кроме того, что они совершенно не понимают друг друга. Вы сами должны это видеть, сэр. — Маркиз прекрасно это видел. — И мистер Гринвуд позволил себе говорить с нею, что, по-моему, было очень дерзко.

— Я никогда его не уполномочивал.

— Тем не менее, он говорил. Милэди, вероятно, уполномочила его. Результат всего этого, что за Фанни следят. Конечно, она не намерена выносить продолжения таких мучений. Да и с какой стати? Лучше, чтобы она переехала во мне, чем, чтобы ее вынудили бежать с ее поклонником.

Ранее конца недели маркиз уступил. Гендон-Голл окончательно предоставлялся в распоряжение лорда Гэмпстеда, и сестре его намерены были разрешить жить с ним и хозяйничать у него в доме. Переехать она должна была в течение следующего месяца и остаться там, во всяком случае, до весны. Конечно, встретятся затруднения насчет охоты, но Гэмпстед, в случае необходимости, готов был отказаться от нее на этот сезон. Удобства, удовольствия, пользу сестры он ставил первой задачей своей жизни, и намерен был позаботиться о том, чтобы Джордж Роден не играл во всем этом никакой роли.

Маркиза оцепенела, узнав, что лэди Франсес увозят, увозят в ближайшее соседство Лондона и почтамта. Много наговорила она мужу, маркиз часто колебался. Но, когда раз обещание было дано, у лэди Франсес хватило энергии требовать его исполнения. По этому поводу маркиза впервые позволила себе отозваться с полным неодобрением о муже, в разговоре с мистером Гринвудом.

— В Гендон-Голл! — сказал мистер Гринвуд, с удивлением воздев руки.

— Да. Мне оно кажется самой… самой неприличной вещью, какую только придумать можно.

— Он может каждый день отправляться туда пешком, как только отделается от писем. — Мистер Гринвуд, вероятно, воображал, что Джордж Роден бегает с почтовыми сумками.

— Конечно, они будут видаться.

— Боюсь, что так, лэди Кинсбёри.

— Гэмпстед об этом позаботится. Из-за чего бы он хлопотал перевезти ее туда? С его идеями он сочтет делом, достохвальным окончательно унизить нас всех. Он и не думает о чести своих братьев. Да и как этого требовать, когда он так жаждет пожертвовать родной сестрой! Что касается до меня, он конечно готов сделать все, чтоб разбить мое сердце. Он знает, что я дорожу мнением его отца, и из-за этого он готов опозорить меня всеми возможными способами. Но чтоб маркиз согласился!..