Год две тысячи четыреста сороковой

• Предыдущая
• 85/118
• Следующая

85

152

Какая великая награда для писателя, друга истины и добродетели, когда мы, читая его творение, роняем на его страницы горячую слезу, когда оно исторгает у нас тяжкий вздох, когда, закрыв его книгу, мы вздымаем глаза наши к небу, полные решимости посвятить себя добродетели! Вот, без сомнения, лучшая награда, которую только он может себе пожелать. Что по сравнению с этим разноголосая шумная слава, столь же суетная, сколь и быстротечная, столь же завидная, сколь и переменчивая?

153

Писатель, который не снискал себе громкой славы, может утешаться мыслью, что был бы знаменит, живи он в век менее просвещенный. Когда бы прогресс человеческих знаний был ему дороже собственного тщеславия, он радовался бы тому, что ему не удается выйти из безвестности.

154

Мне всегда очень любопытно бывает взглянуть поближе на выдающегося человека, и мне всякий раз кажется, что все в нем — походка, поступки, лицо, осанка — отличает его от обыкновенных людей. Ничего не остается, как обратиться к новой науке — физиогномике.

155

На бульварах показывали говорящую куклу, на которую дивился народ. Сколько механических кукол с человеческими лицами при дворе, в суде, в Академии произносят свои речи лишь благодаря некоей запрятанной в них невидимой пружине, развязывающей им язык. Механизм перестает действовать, и куклы немеют.

156

Говорят, будто нынче невозможно прославиться. О люди, алчущие славы, ведь остается еще один путь — путь добродетели, на этом пути вам немного встретится соперников. Но не этой славы вы жаждете. Понимаю, вам нужно, чтобы все о вас говорили. Я оплакиваю вас, оплакиваю весь род людской.

157

Пусть тот, кто хочет обрести душевную силу, развивает ее прилежной работой: нет большего раба, нежели бездельник.

158

Разум человека долговечнее его чувств; следовательно, мудрее тот, кто ищет радостей в разуме, а не в чувствах.

159

Великий человек скромен, человек посредственный всюду твердит о мельчайших своих заслугах. Так, величественная река безмолвно несет воды свои, в то время как маленький ручеек с шумом и грохотом сбегает по камням.

160

Нет предмета, который нельзя было бы осмыслить с разных точек зрения; но из всех них истинна лишь одна. И труд, и сам гений становятся бесполезными, если устраниться от ее поисков.

161

Какую жалость вызывают у меня ревнивые, завистливые умы! Они скользят мимо самого интересного в сочинении, не умея извлечь из него ничего полезного; они ищут в нем лишь себе подобное, то есть дурное. Ежедневно упражняя и разум свой, и вкус и тем самым питая и то, и другое, писатели создают себе радости, вновь и вновь возобновляемые, и самый счастливый человек — тот, что способен отринуть от себя зависть или излишнюю обидчивость.

162

Когда во время спектакля или в Академии что-либо трогательное или возвышенное вызывает восторг собравшихся и вместо глубокого душевного волнения, вместо молчаливого порыва я слышу эти все усиливающиеся рукоплескания, от которых того и гляди рухнет потолок, я думаю: сколько бы эти люди ни били в ладоши, они не испытывают при этом никаких чувств, они подобны обезьянам, производящим шум посредством двух дощечек.

163

Насколько язвительное глумление есть плод человеческой злобы, настолько же остроумная шутка — плод мудрости. Шутки и насмешки были наиболее действенным оружием Сократа.

164

После университетских наград, закладывающих в юные головы семена глупой гордыни, я не знаю ничего более опасного, нежели медали наших литературных академий. Тот, кто получает их, начинает всерьез воображать себя важной особой, и это развращает его на всю жизнь. Он станет с пренебрежением относиться ко всем, кто не был увенчан столь редкостной, столь славной наградой. Обратите внимание на пример смехотворнейшего самомнения в «Меркюр де Франс» от сентября 1769 года, страница 184, строка 13. Некий весьма малозначительный автор напоминает публике, что в бытность свою в коллеже он шел первым и лучше своих товарищей писал сочинения. Он очень этим горд и воображает, будто занимает первое место и в республике словесности… risum teneatis amici…

165

Первый карательный указ против частных мнений и суждений издан был Людовиком IX, обычно называемым Людовиком Святым.

166

Королевский цензор! Я никогда не мог без смеха слышать эти два слова. Мы, французы, не понимаем, до чего же мы смешны, и насколько правы будут те наши потомки, которые станут взирать на нас с жалостью.

167

Слабое оружие, которым к тому же запрещают еще и пользоваться! Наглые, тщеславные вельможи ему покровительствуют и в то же время страшатся его.

168

По правде говоря, история физики являет собой историю нашего бессилия. То немногое, что мы знаем, обнаруживает лишь меру нашего невежества. Физика для нас наука столь же темная, какой она была для древних. Нельзя отрицать, что в отдельных частях своих она кое-чего достигла; можно отрицать ее как нечто целостное. Располагает ли она хоть одной аксиомой? Намерение написать естественную историю весьма похвально. Но это звучит слишком самонадеянно. Иной жизнь свою кладет на то, чтобы изучить мельчайшие свойства какого-нибудь минерала, и умирает, так и не исчерпав своего предмета. Разум человека устрашается при виде такого великого множества явлений — животных, деревьев, растений. Но значит ли это, что он должен отказаться от надежд? Нет, именно здесь дерзость становится добродетелью, упрямство — мудростью, самоуверенность — свойством полезным. Нужно до тех пор подстерегать природу, пока она не раскроется перед нами. Угадать ее тайну — вещь не столь уж неосуществимая, нужно лишь, чтоб никогда не прерывалась цепь наблюдений и каждый естествоиспытатель к совершенствованию науки относился бы ревностнее, нежели к собственной славе; такое самоотвержение редко встречается, но оно — вещь необходимая; оно позволяет выявлять подлинных друзей человечества.

3

• Предыдущая
• 85/118
• Следующая