Два брата

Оглавление

— Послушайте! — перебила Леночка. — Я вас прошу при мне не говорить худо о Григории Николаевиче.

— Да разве я худо о нем говорю?.. Я первый уважаю его, и все-таки, когда я приехал сюда и узнал, что вы выходите замуж за Лаврентьева, мне было так больно, так обидно за вас…

— Как за ученицу, не оправдавшую надежд?

— Как за человека, как за друга!..

«Как странно он говорит!» — подумала Леночка, жадно прислушиваясь к его словам. А в словах его звучали нежные струны.

— И когда я узнал, что свадьба расстроилась, я… очень обрадовался.

— Каково-то другим!

— Эх, Леночка!.. Все на свете проходит!

— Проходит, но не все легко переживается… Вот вы, кажется, счастливый человек.

— Как счастливый?

— Да так. Вам увлечься нипочем.

— Вы думаете?

— Вы не сердитесь: я думаю!

— Вот вы какая! А на каком основании?

— Как вам сказать?.. За откровенность — откровенностью. Вам очень нравится Нина Сергеевна?

— Откуда вы взяли?

— Нравилась?

— Пожалуй, чуть-чуть!

— А теперь?

— Ни капельки!

— Так как же вы не счастливый человек! Впрочем, и слава богу!

Они вышли к дороге и пошли опушкой.

— А вы… вы никого не любили?

— Никого! — чуть слышно промолвила Леночка.

Николай посмотрел на молодую девушку, и какая же она ему показалась прелестная, эта Леночка, и как хотелось ему услышать, что она его любит, и сказать ей, что он ее любит, любит… Он шел несколько минут молча, и вдруг совершенно неожиданно у него сорвалось, именно сорвалось:

— Леночка, ведь я хотел бы не только вашей дружбы…

Николай проговорил эти слова взволнованный, охваченный страстью.

Рука Леночки задрожала в его руке. Она вся затрепетала от счастия, но это было на мгновение. Внезапно отдернула она руку, отступила на шаг и прошептала упавшим голосом, прямо глядя в лицо Николая:

— И вам не стыдно смеяться надо мной?

— Смеяться? Леночка! Разве вы не видите?

Он схватил ее руку и стал осыпать ее поцелуями. Теперь она не отрывала руки и только испуганно шептала:

— Это правда? Правда?

— Правда! правда! Разве я умею лгать?

Никто не догадывался о любви наших молодых людей. С хитростью влюбленных они тщательно скрывали свою любовь. Леночка была счастлива. Она верила словам любви, которые шептал ей Николай, доверчиво склоняя свою голову на тяжело дышавшую грудь Николая. Они собирали весенние цветы любви, писали друг другу записки, жали друг другу руки, целовались и не думали о будущем. Им так хорошо жилось настоящим. Николаю казалось, что он любит Леночку так, как никого не любил, и он говорил о своей любви гораздо более, чем Леночка. Она слушала как очарованная и верила. Ей так хотелось верить. Она любила его горячо, с беззаветностью глубокой страсти, и пошла бы за ним куда угодно… Они решили не говорить до времени никому, пока Николай не устроится.

XXX

Нашего юношу сомнения и скорбные мысли не оставляли в покое. Тяжелая внутренняя работа происходила в нем, и ни жизнь, ни книги, которые он перечитал, не давали ему удовлетворительных для его сердца ответов. Есть души — правда, мало их — с удивительно чуткой совестью, болящие чужим страданием, чужим горем, которое становится их собственным страданием. Такая чуткая до болезненности душа была и у Васи. Он словно чувствовал на себе чужую неправду и жаждал примирения своих неясных еще идей с действительностью. Нередко он задумывался над жгучими, терзающими его вопросами, и какие только планы, какие фантазии не бродили в его голове! О себе он никогда не думал — эта черта в Васе была выдающаяся. Себя он забывал. Он считал себя виноватым, что до сих пор жил не по совести, и с искренней печалью высчитывал, сколько он стоил своему отцу. Он твердо решился жить не так, как живут вокруг, но как? Что делать? К кому обратиться, как тот богатый юноша, который обратился к Христу ? Никто из окружающих не давал ответов. Все говорили не то, что нужно было его сердцу. Приходилось искать ответа в книгах и в себе самом, и Вася пришел в заключение, что он обязан укрепить свое слабое тело, работать и есть так же, как и мужик. Эта мысль одно время сильно занимала юношу и не давала ему покоя, и он закалял себя, занимался гимнастикой, полевыми работами и горевал, что силы нет. Он стал в последнее время отказывать себе в пище; ему казалось, что он не имеет права наедаться, когда вокруг люди питаются бог знает как. Но и эта будущность не удовлетворяла его, хотя несколько и примиряла с совестью. Ему надо было помочь ближним, отдать всего себя на служение им. Но как? — этот вопрос главнейшим образом и мучил его…

О, он охотно бы положил живот свой за обездоленных и угнетенных! Что значит жизнь? Отец его рисковал же ею!

Так часто думал юноша, и думы эти не выходили у него из головы. Недаром он с таким восторгом перечитывал биографии Гуса и Савонаролы , попавшиеся в библиотеке отца.

Вася усердно готовился к экзамену. Он сделает, как хочет отец, и, кроме того, приобретет знания — отец в этом прав, — но ни за что он не употребит эти знания во зло другим. Но сколько ждать времени? Оно, впрочем, пройдет с пользою, он укрепит свое тело.

Так думал Вася, усердно следуя своей программе. Он вставал очень рано, делал гимнастику, потом занимался какою-нибудь физической работой, возвращался домой, занимался и после обеда читал. Читал он, обыкновенно, книги, описывающие быт крестьян, или исторические сочинения, делал заметки у себя в тетради; мысли же и факты, особенно его поражавшие, он записывал в свой дневник. По вечерам он ходил гулять и часто заходил в деревню к знакомым крестьянам. Он любил слушать о крестьянском житье, и речи с одной и той же унылой нотой глубоко западали в его чуткое сердце. Молодого барчука любили и звали его «чудным».