Ваал

Оглавление

Руфин (как бы с некоторым остервенением даже). А тогда я скуплю его сохранную расписку. Я видел на две тысячи его расписку, я куплю ее и посажу его в тюрьму ею…

Бургмейер (смотря в упор на Руфина). Расписку? В тюрьму?.. (Отворачиваясь потом от Руфина и махая рукой.) Скупай! Сажай!.. Он больше чем свободу отнял у меня. Он отнял счастье и радости всей моей жизни, – сажай!

Руфин (совсем отпущенный лакеями и поднимая пред публикой обе руки). Посажу!

Занавес падает.

Действие четвертое

Внутренность избушки дачной в Зыкове. На одной стороне сцены дрянной письменный столишко с некрашеным деревянным стулом перед ним, а на другой – оборванный диванишко.

Явление I

Мирович (с сильно уже вылезшими волосами, в очень поношенном пальто и в зачиненных сапогах, в раздумье шагая по комнате). Что хочешь, то и делай: ни за дачу заплатить нечем, ни в городе нанять квартиры не на что, а службы все еще пока нет! Сунулся было попроситься в судебное ведомство, – прямо дали понять, что я увез у богатого подрядчика жену и за это промиротворил ему. Каким же образом дать такому человеку место? Впрочем, нашлась какая-то сердобольная компания «Беллы». Сама, неизвестно с какого повода, прислала вдруг приглашение мне, что не желаю ли я поступить к ней на службу с тем, чтоб отправиться в Америку: «Вы-де человек честный, а нам такого там и надобно»… (Грустно усмехаясь.) Очень благодарен, конечно, за такое лестное мнение обо мне, но все-таки этого места принять не могу. Если бы один был, то, разумеется, решился бы, а тут где? У меня на руках женщина, и здесь еле перебиваемся, а заедешь в неизвестную страну, рассоришься как-нибудь с компанией и совсем на голой земле очутишься. Да. Стоит человеку шаг только один неосторожный сделать, так уж потом ничем его не поправишь: ни раскаянием, ни готовностью работать, трудиться – ничем. Сгинь и пропадай он совсем. Однако что же я? Пора корректуру поправлять… (Снова с грустной усмешкой.) Корректором уж сделался, а то хоть с голоду умирай… (Подходит к письменному столу, садится за него и начинает заниматься.)

Явление II

Входит кухарка, толстая, безобразная, грязная старуха и порядком пьяная. Выйдя на середину комнаты, она останавливается, растопыря ноги.

Кухарка. Барин, а барин!

Мирович (не глядя на нее). Что тебе?

Кухарка. Тебя барин какой-то с барыней спрашивают.

Мирович (все-таки не глядя на нее). Меня?

Кухарка. Да, тебя. Он словно не русский. Черномазый такой, как цыган, а барыня с ним – та русская.

Мирович. Что такое русская, не русский? А Клеопатра Сергеевна дома?

Кухарка. Нету-ти, не приехамши еще. Они не Клеопатру Сергеевну спрашивают, а тебя.

Явление III

Во входных дверях показываются Евгения Николаевна, в прелестной шляпке и дорогом шелковом платье, и Руфин, тоже в новом фраке, при золотой цепочке, в белых перчатках и с новенькою пуховою шляпой в руках.

Кухарка (показывая им пальцем на Мировича). Вон он сидит сам!.. (Поворачивается и хочет уйти, но не попадает в двери, стукается головой в косяк и при этом смеется.) Не попала!.. (Откидывается в другую сторону и произнеся при этом.) Тела, стой, не разъезжайся! (Уходит.)

Мирович, поднявши при этом голову и увидя перед собой Евгению Николаевну и Руфина, приходит в удивление и привстает с своего места.

Евгения Николаевна (любезным и развязным тоном). Вы, Вячеслав Михайлыч, никак уж, конечно, не ожидали меня видеть.

Мирович (пожимая плечами). Признаюсь, не ожидал.

Евгения Николаевна (выходя на авансцену). Я знала, что Клеопатры Сергеевны дома нет. Нарочно так и приехала лично к вам… (Показывая на Руфина.) Рекомендую, это муж мой Руфин.

Мирович (еще с большим удивлением). Муж ваш?

Евгения Николаевна (несколько сконфузившись). Да, мы третьего дня только обвенчались.

Мирович (всматриваясь в Руфина). Я немного знаком с вами. Вы поэтому окрестились?

Руфин. Окрестился. Господин Толоконников был моим восприемником. (Слегка улыбаясь.) Я уж теперь Семион Измаилыч называюсь, по папеньке моему крестному.

Мирович. И денежную награду, вероятно, за это получите?

Руфин. Получу; пятьдесят рублей, говорят, дают. Я получу.

Мирович. Конечно. Зачем же терять? А у господина Бургмейера вы продолжаете еще быть приказчиком?

Руфин. Нет, я сам по себе живу.

Мирович. То есть как же? Как и тогда же сами по себе жили?

Руфин. Нет, теперь уж я совсем не у него.

Евгения Николаевна (сильно волновавшаяся от всех расспросов Мировича и перебивая мужа). Мы в совершенно отдельном доме живем. У мужа никаких даже дел нет от Бургмейера, кроме самых незначительных и, между прочим, вашего дела.

Мирович. Какого это моего дела?

Евгения Николаевна. Сейчас расскажу. Но вы, однако, позвольте нам поприсесть у вас. Сами вы нас не приглашаете к тому. (Мужу.) Садись.

Руфин сейчас же сел на один из стульев и только никак не мог сладить со своими неуклюжими и вдобавок еще в перчатки затиснутыми руками. Сама Евгения Николаевна, с чувством брезгливости смахнула с дивана пыль, уселась на него, вынула из кармана своего платья очень красивую папиросницу, взяла из нее спичку и папироску и закурила. Во всех манерах Евгении Николаевны, вместо прежней грациозной женщины, чувствуется какая-то чересчур уж разбитная госпожа, так что, усевшись, она сейчас же выставила из-под платья свою красивую ботинку и начала ею играть. Мирович также опустился на свой стул.