Стихотворения (1929)

Оглавление

                 фабричной
                                   первый корпел,
где путалась
                     правда
                                 и кривда,
где стон
              и тонны
                           лежат на горбе
переходного периода.
Ловчей
            оказался
                           второй удалец.
Обмялся
               по форме,
                               как тесто.
Втирался,
                любезничал,
                                     лез
                                           и долез
до кресла
                директора треста.
Стенгазнул
                  первый —
                                  зажим тугой!
И черт его
                 дернул
                             водить рукой,—
смахнули,
                как бы и нет.
И первый
                через месяц-другой
к второму
                вошел в кабинет.
«Товарищ…
                   сколько мы…
                                        лет и зим…
Гора с горою…
                        Здоро́во!»
У второго
                взгляд —
                                хоть на лыжах скользи.
Сидит
           собакой дворовой.
«Прогнали, браток…
                                 за што? —
                                                  не пойму.
Хоть в цирке
                     ходи по канату».
«Товарищ,
                 это
                       не по моему
ведомству
                  и наркомату».
«Ты правде,
                   браток,
                              а не мне пособи,
вгрызи
           в безобразие
                                челюсть».
Но второй
                в ответ
                            недовольно сопит,
карандашами ощерясь:
«А-а-а!
           Ты за протекцией.
                                        Понял я вас!»
Аж камень
                 от гнева
                               завянет.
«Как можно,
                   без всяких
                                    протекций
                                                     явясь,
просить о протекции?
                                   Занят».
Величественные
                           опускает глаза
в раскопку
                 бумажного клада.
«Товарищ,
                 ни слова!
                                Я сказал,
и…
     прошу не входить
                                  без доклада».
По камню парень,
                            по лестнице
                                                вниз.
Оплеван
              и уничтожен.
«Положим, братцы,
                               что он —
                                              коммунист,
а я, товарищи,
                       кто же?»
В раздумьи
                   всю ночь
                                  прошатался тенью,
а издали,
               светла,
нацелилась
                   и шла к учреждению
чистильщика солнца
                                  метла.

ОНИ И МЫ

В даль глазами лезу я…
Низкие лесёнки;
мне
      сия Силезия
влезла в селезенки.
Граница.
              Скука польская.
Дальше —
                  больше.
От дождика
                   скользкая
почва Польши.
На горизонте —
                          белое.
Снега
          и Негорелое.
Как приятно
                   со́ снегу
вдруг
          увидеть сосенку.
Конешно —
                   березки,
снегами припарадясь,
в снежном
                 лоске
большущая радость.
Километров тыщею
на Москву
                 рвусь я.
Голая,
           нищая
бежит
           Белоруссия.
Приехал —
                   сошел у знакомых картин:
вокзал
           Белорусско-Балтийский.
Как будто
                у про́клятых
                                    лозунг один:
толкайся,
               плюйся
                            да тискай.
Му́ка прямо.
Ездить —
                особенно.
Там —
           яма,
здесь —
              колдобина.
Загрустил, братцы, я!
Дыры —
              дразнятся.
Мы
      и Франция…
Какая разница!
Но вот,
           врабатываясь
                                  и оглядывая,
как штопается
                       каждая дырка,
насмешку
                снова
                          ломаешь надвое
и перестаешь
                      европейски фыркать.
Долой
           подхихикивающих разинь!
С пути,
            джентльмены лаковые!
Товарищ,
               сюда становись,
                                          из грязи́
рабочую
              жизнь
                        выволакивая!