Операция «Минотавр»

Оглавление

114

– Капитан Графтон слушает, сэр.

– Это адмирал Данедин, Джейк. Мы получили ваше донесение о катастрофе. Как Моравиа?

– Она в коме. Еще неизвестно, сможет ли она выкарабкаться. Она катапультировалась слишком низко, и парашют не успел полностью раскрыться. У нее травма черепа, порвана селезенка, масса других повреждений. Пять или шесть костей сломано.

– А Таркингтон?

– Ни единой царапины.

– Так что же произошло?

– Насколько мы пока можем судить, все дело в дистанционном управлении. У нас были затруднения с вводом управляющих команд – они проходили слишком медленно на малых скоростях, поэтому мы поставили новые ППЗУ. Предполагалось, что все эти параметры выверены и дважды испытаны на стендах, но что-то пошло не так. На большой перегрузке машина перестала слушаться Риту и сорвалась в перевернутый штопор. Ей удалось восстановить управляемость, но при новой перегрузке на выходе из пике самолет развалился. Из второго штопора она не смогла выйти. Машина развалилась на выравнивании, и Бабун катапультировался. Сейчас-то ясно, что им следовало покинуть машину, как только она сорвалась во второй раз, но… Они пытались спасти прототип. Похоже, Бабун катапультировался слишком поздно для Риты.

– Как Таркингтон воспринимает все это?

– Винит себя. Если я вам еще не говорил об этом, они поженились.

Напряженное молчание.

– Я не знал.

– Вот так.

– Это как-то отразилось на том, что произошло?

– Вряд ли. Они оставались в машине, потому что это был прототип и им хотелось спасти его. Рита считала, что ей это удастся. Последний срыв произошел на высоте полторы тысячи метров над землей, и тут уж ничего нельзя было поделать, так что Бабун привел в действие обе катапульты, когда еще оставался хоть какой-то запас высоты. Видимо, запас оказался меньше, чем он считал.

– У TRX нет второго прототипа.

– Я знаю. Нам придется работать с теми данными, что мы успели получить. Как только вернусь в Вашингтон, засяду за отчет. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы направили сюда группу специалистов той фирмы, что делала систему дистанционного управления, скажем, завтра. И чтобы они привезли испытательные приборы. Некоторые ответы мы должны получить немедленно.

– Черные ящики уцелели?

– Один, во всяком случае. Немного помят, но все схемы и платы вроде целы. Надеюсь, они смогут его проверить.

– Почему бы не доставить его самолетом на завод?

– Я хочу присутствовать при проверке здесь. А уехать сейчас не могу.

– Понятно.

Они поговорили еще несколько минут, и Джейк повесил трубку. Обоим нужно было многое сделать.

* * *

Бабун бродил по коридорам, время от времени заглядывая к Рите. Медсестра не отходила от нее. В ночную смену дежурила женщина лет тридцати пяти, и она почти не удостаивала его вниманием. Рита в хороших руках, успокаивал он себя.

Но она не движется. Просто лежит в реанимации с закрытыми глазами, грудь у нее медленно поднимается и опускается в такт механическому шипению и щелчкам дыхательного аппарата. На экране появлялись почти ровные зеленые кривые от капельниц и сердечного монитора. Не покрытые бинтами участки лица были опухшими, в багровых пятнах.

Взглянув очередной раз на Риту, всю в бинтах, на все эти медицинские приборы вокруг нее, он снова выходил в холл, погруженный в мрачные мысли.

Больницы по вечерам – малоприятное зрелище, особенно если нет посетителей. Медсестры бегают по неведомым делам, скользя по навощенному линолеуму коридоров. В палатах лежат больные. С экранов плохо отрегулированных телевизоров на них обрушивается смесь насилия, дешевого юмора и рекламного мусора сверхбогатого общества. Из распахнутых дверей в чистые, стерильные коридоры вырывается дурацкий смех и неразборчивые диалоги, напоминающие нездоровый кашель толпы перебравших наркоманов. Никто из зрителей, находящихся здесь не по своей воле, не смеется и даже не улыбается галиматье, показываемой на экране. Этот шум просто помогает выжить в неприятных условиях. Или заглушает звуки смерти.

Бабун ненавидел больницы. Ненавидел в них абсолютно все: цветы на подоконниках, тележки с грязной посудой, выставленные в коридоре судна и бутылочки для сдачи анализов мочи, сверкающие алюминиевые штативы капельниц, еле слышные звонки вызова медсестер, рыдания какого-нибудь тронувшегося с горя бедняги, запах дезинфекции, шепот – все это вызывало в нем отвращение.

Он вновь и вновь оживлял в памяти последние минуты полета. Находясь здесь, в больничном коридоре, куда доносился шум от телевизоров и приглушенная болтовня медсестер, он ощущал себя все еще там, в кабине, на него давили отрицательные перегрузки, машина срывалась в штопор и в наушниках слышался голос Риты. То, что происходило за секунды, тянулось долгие минуты, а любое, самое ничтожное ощущение отдавалось в нем с гораздо большей силой, чем когда это происходило на самом деле.

Он снова очутился в комнате отдыха медперсонала. Он не ел с утра, но совершенно не испытывал голода. Он взял пакет воздушной кукурузы из автомата и жевал ее, рассматривая доску объявлений. Видимо, администрация сталкивалась с обычной проблемой чистоты в этом помещении. А кегельный клуб приглашал игроков.

Давайте, ребята! Записывайтесь, становитесь вечером в четверг у дорожки и забудьте хоть ненадолго этих несчастных в палатах. Они и в пятницу никуда не денутся.

Он размышлял, надо ли звонить Ритиным родителям, и наконец решился. Три минуты он убеждал телефонистку междугородной записать оплату разговора на его номер в Вирджинии, а когда та отказалась, позвонил по автомату. Никто не ответил.