Опасная тайна Зала фресок

Оглавление

В трубке послышалось сонно-раздраженное:

— Oui?

— Роже, это Энцо.

Трубка взорвалась негодованием:

— Господи Иисусе, Маклеод, вы знаете, который час?!

— Как вам удалось достать фотографии квартиры Гейяра спустя семь лет после его исчезновения?

— Что? — Раздражение в голосе Раффина сменилось злостью, смешанной с непониманием.

— Вы делали снимками в квартире Гейяра?

— Да.

— Но каким образом?..

— После его исчезновения в квартире все осталось нетронутым, мать Гейяра позаботилась. Хранит в неприкосновенности, как святыню, и отказывается поверить в смерть сына. Она хочет, чтобы, вернувшись, ее Жак нашел все так, как оставил.

Энцо не мог поверить в свою удачу. Возможное место преступления, сохраненное, словно в формалине, и доступное для осмотра десять лет спустя!

— Я хочу там побывать.

— Поговорим об этом завтра.

— Нет, завтра я должен увидеть квартиру, и как можно раньше. Можете это устроить?

В трубке послышался тяжкий вздох.

— Позвоните утром. В нормальное время, — ядовито добавил Раффин и повесил трубку.

Несколько минут Энцо сидел, обдумывая перспективы посещения жилья Гейяра через столько лет. Разумеется, после тщательного обыска там навели порядок, но любая квартира способна многое рассказать о своем хозяине; оставалась возможность заметить что-нибудь, упущенное другими.

Вечеринка в доме напротив по-прежнему гремела на всю улицу. Господи, да что их, дома не ждут? Энцо поправил настольную лампу и потер глаза, щурясь от яркого света, отражавшегося от разложенных на столе материалов. С хрустом потянувшись, Маклеод с вожделением подумал о мягкой постели, но мысли настойчиво возвращались к Гейяру, а взгляд не отрывался от ксерокопии листка календаря, обработанного криминалистами. Энцо долго смотрел на него, затем прищурился, наклонил голову и с забившимся сердцем порывисто огляделся, зная, что вряд ли отыщет здесь кальку, но тут ему в голову пришла новая мысль. Он поднялся, подошел к маленькой открытой кухне, занимавшей дальний угол квартиры, и начал один за другим выдвигать ящики. В третьем нашлось искомое — рулон пергаментной бумаги. Оторвав добрые двадцать дюймов, Энцо вернулся к столу и положил пергамент поверх ксерокопии. Шелестящая полупрозрачная бумага оказалась достаточно тонкой. Маклеод взял карандаш и принялся тщательно обводить завитушки и загогулины — последнее, что рассеянно чертил Жак Гейяр незадолго до своего исчезновения.

ГЛАВА 3

I

До Пасси нужно ехать на метро, по шестой зеленой линии, петляющей через весь Париж от площади Насьон до площади Шарля де Голля и Триумфальной арки. А от станции метро предстоит почти альпинистское восхождение по крутому холму до площади Коста-Рики.

После душной ночи утро выдалось туманное и прохладное. Раффин поднял воротник куртки, но продолжал сидеть за уличным столиком пивной «Франклин». В чашке перед ним осталась гуща от grande crème, на столе валялись крошки круассана. Раффин читал свежую «Либерасьон», ежедневную газету левого толка, с которой сотрудничал как независимый журналист. При виде Энцо, в изнеможении рухнувшего на ближайший стул, Раффин нахмурился. Отсюда открывался вид на крутой спуск улицы Альбони, от которой за станцией тянулась наземная ветка метро, исчезавшая сейчас в тумане над мостом Бир-Хаким.

— Вы опоздали, — сухо сказал журналист. Действительно, после назначенного времени встречи прошло уже пять минут.

— Бывает, — пожал плечами Энцо, вспомнив, как накануне Раффин заставил себя ждать почти полчаса. — Вы договорились?

— Естественно. Она встретит нас в квартире.

Элегантный каменный фасад пятиэтажного дома, где десять лет назад жил Гейяр, выходил на улицу Винез. Раффин набрал код, открывавший кованые железные ворота, и толчком распахнул их. Они вошли в маленький двор и через застекленные двери попали в обшитый деревом холл с мраморной лестницей, устланной толстой красной ковровой дорожкой, прижатой на каждой ступеньке прутьями из полированной бронзы. Вторая дверь выходила в другой, больший двор, где находился сад с безукоризненно ухоженным газоном и тенистыми деревьями. Любая мелочь обстановки красноречиво свидетельствовала о немалом достатке здешних жильцов.

— Гейяр достиг предела мечтаний каждого честолюбивого парижанина — жить entre le cour et le jardin, — сказал Раффин.

Энцо уже слышал это выражение. Жить между двором и садом на парижским жаргоне означало «быть в шоколаде», преуспеть. Проживание в престижном Шестнадцатом arrondissement без слов свидетельствовало об успешном покорении не одного жизненного Эвереста. Здесь обитали политики, кинозвезды, телезнаменитости и поп-идолы.

На лифте они поднялись на пятый этаж. Мадам Гейяр открыла высокие двери из красного дерева, впуская гостей в давно покинутую ее сыном квартиру. Она оказалась удивительно хрупкой и маленькой, высохшей, не очень уверенно державшейся на ногах. По дороге Раффин сказал Энцо, что ей почти девяносто. Сморщенная лапка старой дамы утонула в руке Маклеода, и он побоялся сжать ее запястье слишком сильно и что-нибудь сломать.

— Мсье Раффин сказал, вы собираетесь найти моего сына, — медленно произнесла хозяйка, и Энцо вдруг ощутил груз ответственности. Дело перестало быть просто пари, заключенным за ужином; речь шла о жизни человека, сына этой женщины, о почти несомненной трагедии.

— Сделаю все, что в моих силах, мадам.

Старушка оставила их бродить по квартире и присела у окна в зале, глядя вниз на море тумана, затопившего город. По прекрасно отполированному паркету, прихотливо и щедро застеленному дорогими восточными коврами, они переходили из комнаты в комнату. Старинная мебель на фоне кремовых стен — шкаф в стиле Людовика XV, шезлонг девятнадцатого века, резной деревянный сундук, инкрустированный серебром и перламутром. Обстановка отчего-то выглядела показной, купленной специально, чтобы производить впечатление. Стулья были жесткими и неудобными, а кровать с балдахином на четырех столбиках в спальне Гейяра на ощупь оказалась просто каменной. Окна живописными складками обрамляли тяжелые портьеры, подхваченные толстыми золотыми шнурами и отнимавшие слишком много света. Атмосфера элитной квартиры на верхнем этаже, с большими стеклянными дверями, ведущими на балконы с кованой решеткой, была странно гнетущей. Энцо боролся с желанием отдернуть занавеси и впустить в комнаты утреннее солнце, но — нельзя, так жил Гейяр. Ему это нравилось.