Силач

Оглавление

— Это колдовство! — пробормотал он наконец. — Ничто иное, как колдовство!

— Придержите язык! — возмутился старый капитан. — Если уж проигрываете, так хотя бы делайте это с достоинством. Никаких чудес тут и близко нет — одна лишь сила да сноровка мошенника, сумевшего обобрать нас на ровном месте. Пусть он подавится моими деньгами, но если кто попробует обвинить его в шашнях с дьяволом, то я ему самолично вырежу печень. Вам ясно?

На этом какое-либо возмущение прекратилось, и когда проигравшие с понурыми головами наконец покинули конюшню, то увидели своего соперника удобно устроившимся на скамье в просторном дворе крепости. Он со скучающим видом оглядывал окна, словно хотел побыстрее покинуть это мрачное место.

— А вы знаете, я вдруг решил пригласить всех вас пообедать в таверне, — заявил он. — Вино и еда за мой счет!

— С удовольствием, особенно если вспомнить, что этот обед будет у нас последним на многие дни вперед.

— Да бросьте вы! — засмеялся канарец. — Не стоит оно того! И потом, кто знает... Быть может, в следующий раз вам больше повезет.

— Следующего раза не будет, сеньор Силач! Можете не сомневаться!

Этот анонимный голос из толпы проигравших наградил Сьенфуэгоса прозвищем, под которым он будет известен в дальнейшем, поскольку всем казалось, что нельзя придумать лучшего для человека, совершившего такой удивительный подвиг.

— Как тебе это удалось? — спросил Бонифасио Кабрера, когда они встретились тем же вечером, как всегда, на задворках верфи.

— Одним ударом.

— Это я и сам знаю! Я спрашиваю, каким образом ты проделал этот трюк?

— Почему это непременно должен быть трюк? — возмутился Сьенфуэгос, отчаянно притворяясь обиженным. — Ведь я — Гусман Галеон по прозвищу Силач, самый уважаемый человек в Санто-Доминго.

— Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому! — засмеялся хромой. — Знаю я тебя, и хотя я верю, что ты самый сильный человек на свете, ни одному канарцу еще не удалось сразить мула одним ударом. Так что это был за трюк?

— Вовсе не трюк, а знания.

— Что еще за знания? — не понял Бонифасио.

— Те, что я получил здесь и там, — Сьенфуэгос понизил голос, ласково коснувшись его руки. — Помнишь, я рассказывал тебе о негритянке, с которой провел столько времени на берегах Маракайбо?

— Той самой, что потом пропала во время вашего похода к Большому Белому?

— Да, той самой, — горько улыбнулся Сьенфуэгос при воспоминаниях. — Она была родом из Дагомеи — это такая страна в Африке, чьи жители поклоняются змеям; у них царит настоящий культ ядов. Эта девушка знала о ядах почти всё.

— Хочешь заставить меня поверить, что ты отравил мула?

— Нет, конечно!

— Тогда объясни, в чем дело!

— Уголек знала о ядах почти всё, — невозмутимо продолжал Сьенфуэгос. — Но когда мы достигли континента, оказалось, что она никогда не слышала о кураре: густой пасте, которой обитатели сельвы смазывают наконечники стрел, мгновенно убивающей жертву.

— Ты рассказывал мне об этом, но я думал, ты преувеличиваешь.

— Я нисколько не преувеличивал, — ответил Сьенфуэгос. — Кураре — сильнейший яд, но при этом какой-то неправильный: он парализует и убивает, лишь когда попадает в кровь; если его просто проглотить, ничего не случится. Когда мы жили у купригери на озере, Уголек упорно трудилась, пока наконец не смогла создать подобный яд, и научила меня его готовить.

— Ну что ж, понимаю, — признал Бонифасио. — Но по-прежнему не понимаю, как тебе удалось уложить мула.

Сьенфуэгос, откровенно гордясь своей находчивостью, торжественно провозгласил:

— Я вспомнил об одной старой ведьме, чьим рабом я был, когда жил среди мотилонов. Так вот, она наносила кураре под ногти и, защищаясь, царапала врага отравленными ногтями. Это она навела меня на эту мысль!

— Так ты намазал кураре ногти? — поразился хромой. — И не побоялся?

— Я старался не поцарапаться, — рассмеялся канарец. — Потом я схватил мула за губу, вонзил в нее ногти и лишь после этого ударил кулаком. Вот же чертова тварь! Чуть не сломала мне руку, но рухнула, как мешок!

— А если бы она не упала?

— Ну что ж, тогда бы я потерял тысячу мараведи. Но в любом случае я бы получил доступ в крепость и свел бы «дружбу» со стражниками.

— Страшно подумать, что могло случиться, если бы тебя разоблачили.

— Тогда бы я потерял тысячу мараведи и собственную жизнь в придачу, — убежденно ответил Сьенфуэгос. — Но я нисколько не беспокоился по этому поводу: ведь на этом острове никто не слышал о кураре и его свойствах.

Хромой Бонифасио Кабрера крепко задумался; видимо, ему требовалось немало времени, чтобы осмыслить все сказанное другом; в конце концов он лишь безнадежно пожал плечами.

— Никак не могу взять в толк: то ли ты сумасшедший, то ли самый умный парень, какого я только встречал в жизни, — заключил он.

— Я всего лишь человек, которому пришлось научиться защищаться, пользуясь лишь дарами природы.

— Что думаешь теперь делать?

— Надавить на тех, кто мне должен денег, — последовал уверенный ответ.

— И что ты с этого получишь? Триста мараведи?

— Вот еще! Гораздо больше. Ничто так не разъедает душу, как то, что человек никогда не имел, но мог бы заиметь. Но если отнять у человека то, что ему принадлежит, он готов на всё.

— Кажется, я тебя понял.

— Но это же дураку ясно! То, что человек не стал бы делать за деньги, он наверняка сделает, лишь бы не расставаться с собственными деньгами. В этом и состоит разница.