Серая мышь

Оглавление

— Так какой все же вы представляете себе «свободную самостийную Украину»? Какой в ней будет строй, какой класс будет править?

— Строй совершенно свободный, демократический, как, например, в Канаде или Штатах.

— А заводы, предприятия кому будут принадлежать? Земля чья?

— Отдадим умным хозяевам и тем, кто сражался за свободу Украины.

— Все понятно, — сказал я. — А мы еще обижаемся: почему нас называют на Советской Украине не просто националистами, а буржуазными.

— Кто же это обижается?

— Да были такие люди… — ответил я. Мне вспомнился Вапнярский и его слова о том, что нынешние молодые люди — обыватели. Но вот передо мной тип несколько иного рода. Хотя это тоже лишь поза, игра в борьбу. Это простительно такому буржуйчику, как сей молодой человек. Но Джемма, она ведь художница!..

Уже можно было идти в Дом УНО, к этому времени там собирались завсегдатаи. Я ехал троллейбусом, затем трамваем, потом шел пешком. Поднялся на второй этаж; прямо перед лестницей — дверь библиотеки. Она еще закрыта, зато была широко распахнута дверь редакции мельниковской газеты «Новый шлях», выходящей в Торонто. Там за столом кто-то шуршал бумагами, близоруко склонившись над ними. Я не знал этого человека, кто-то из новеньких, молодых. Да и сердит был я на газету — она все реже печатала мои материалы, а если и давала, то кое-что вычеркивала или приписывала от себя. В коридоре на темноватой, неопределенного колера стене висели большие групповые фотографии тех, кто закончил курсы украинознания при Доме УНО; среди них и моя Джемма, совсем девчушка, но такая серьезная, с независимым взглядом, никак нельзя было поверить, что подобный человек может поступиться самым главным в своей жизни.

В буфете уже были люди, оттуда тянулся сигаретный дым и пахло кофе. Я вошел, поздоровался, уселся за столик и заказал чашечку кофе. Трое давно знакомых мне мельниковцев наверняка еще не знали о моей беде — они лишь кивнули на мое приветствие, продолжая свой разговор.

— К сожалению, в последние годы замечается все большее равнодушие родителей к тому, как обучают их детей украинскому языку, — говорил преподаватель украинского языка при Доме УНО. — Заметно уменьшилось число учеников не только у нас, но и в школах, на курсах, у нас все больше детей, которые совсем не говорят на родном языке.

— Да, положение угрожающее, — заметил журналист из нашей газеты, — надо внушать родителям святую необходимость обучения родному языку, бороться за увеличение количества учебных часов. Единственный выход — одновременное посещение ежедневных и субботних школ, взаимодействие родителей, церкви и всей нашей общественности. Мы хотим накануне начала учебного года напечатать в газете обращение к украинской громаде Торонто за подписью Президиума Комитета украинцев Канады и школьного совета.

— Все это хорошо, — сказал сидевший ко мне спиной незнакомец, — но если родные не будут разговаривать с детьми дома только по-украински, те никогда не научатся родному языку.

«Это правильно, — думал я, — но удастся ли нам так сделать, повернуть вспять необратимый процесс, который неумолимо прогрессирует, — таких, как мой Тарас и Калина, становится все больше, а таких, как Джемма, все меньше. Для большинства детей нашей диаспоры, в каких бы школах они не учились, родным языком все чаще становится английский».

Пока я думал об этом, разговор за соседним столом перешел на другую тему; теперь говорили о военных преступниках, о том, что организованы специальные центры по выявлению и передаче их той стране, где они совершали преступления.

— Штаты считают, что у них скрывается не более тысячи таких, что избегают суда, — сказал преподаватель. — А у нас в Канаде генеральный прокурор определил, что их не более сотни…

— Канадский еврейский комитет возмутился: мол, это заниженная цифра, — сказал журналист, — и обижается на канадское правительство за то, что оно укрывает еще многих, не считая их преступниками… В январе Комитет отправил по этому поводу меморандум генеральному прокурору и министру юстиции, но и до сих пор не получил от них ответа.

— Говорят, Комитет обратился к Советскому Союзу, чтобы тот дал какие-то документы о военных преступниках…

— Ну, это уж зря, — бросил недовольно тот, что сидел ко мне спиной, — Советы представят такие документы, где все сфальсифицируют, свалят в одну кучу с нацистами и нас, националистов, которые боролись против коммунизма…

— А разве мы не расстреливали евреев и поляков, разве наши не ходили в карателях? — не вытерпел я.

Мои слова прозвучали, как взрыв бомбы. Все четверо вперили в меня взоры, полные ненависти и негодования. Только давно знавший меня журналист произнес с насмешливой снисходительностью:

— Не обращайте внимания, Панове, это пан Курчак, его уже давненько кто-то перекрасил в красный цвет.

Я поднялся и вышел. Мне неинтересно говорить и спорить с ними.

32

Томас, брат работника канадского консульства в Москве, сообщил на следующий день о том, что Джемма Курчак за свой поступок объявлена персоной нон грата и выдворена из СССР.

— Позор, — сказав нам об этом, добавил Томас. — Художница связалась с какими-то подонками.

Выдворению Джеммы из Союза предшествовала пресс-конференция; на ней присутствовал и канадский корреспондент, кое-какие кадры он заснял и записал. Я увидел их, и они больно ранили мое сердце. Моя гордая Джемма униженно созналась в своей вине. Волнуясь, она сбивчиво говорила: