Кондуит и Швамбрания

Оглавление

– Плювай пожидче, – сказал он, – только, чур, не харкать.

Я добросовестно плюнул. Степка пригладил вихры.

– Ох, вид у вас боевой! – сказал Биндюг, заботливо оглядывая нас. – Фасон шик-маре!.. Они в вас там повлюбляются по гроб жизни. Вы только покрасивше выбирайте.

Захватив с собой в качестве почетного эскорта-караула еще пятерых, мы отправились в женскую гимназию. У девочек шли уроки. Тишины и мира был полон коридор. Из-за дверей классов ползли приглушенные реки и озера, тычинки и пестики, склонения и спряжения… В углу громоздились друг на друге старые парты, а рядом стояло новенькое пианино, кон-фискованное у какого-то буржуя.

– Захватим музыку, – предложил Степка.

В четвертом классе урок, как мы заранее узнали, был «пустой», так как не пришла учительница Русского языка. Чтоб занять время, классная дама велела девочкам читать вслух, а сама, сидя на кафедре, вышивала платочек. Пухлая гимназистка с выражением читала:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?..

– Это мы, – раздался голос из коридора. Двери класса распахнулись настежь, и в класс, победоносно грохоча, въехала невиданная процессия. Она превзошла все швамбранские вымыслы.

Впереди, как танки, ползли гуськом две парты. В отверстия для чернильниц были вставлены флаги. На партах прибыли мы со Степкой, а за нами в класс величественно въехало пианино. Пять человек катили его, подталкивая сзади. Ролики пианино верещали по-поросячьи. На пюпитре стоял список учеников нашего класса «А». На подсвечниках висели наши фуражки, а левая педаль была обута в лапоть, подобранный во дворе…

– Вот и приехали! – сказал Степка. – У вас ведь урок пустой?

Девочки растерянно молчали.

– Что это такое?! – истерически взвизгнула классная дама.

Она так закричала, что в гулком пианино заныла и долго не могла успокоиться какая-то отзывчивая струна.

– Это мирная депутация, – сказал я и стоя сыграл на пианино вальс «На сопках Маньчжурии».

Дама хлопнула дверью. Девочки немного успокоились.

– Уважаемые равноправные девочки! – начал я. – Равноправные девочки! – повторил я и затем еще более горячо: – Я хочу вам сказать, что я хочу рассказать…

Девочки улыбались окончательно. Я осмелел и бойко объяснил девочкам, что мы теперь будем учиться вместе и будем как подруги и товарищи, как братья и сестры, как Минин и Пожарский, как «Кавказ и Меркурий», как Шапошников и Вальцев, как Глезер и Петцольд, как Римский и Корсаков…

– А как сидеть? – спросила высокая и строгая девочка. – Мальчишки отдельно или на одной парте с девочками? Если на одной, я не согласна.

– Мальчишки будут за косы дергать, – сказала басом толстая гимназистка,

– или целоваться начнут.

Наша депутация изобразила бурное возмущение. Я с негодованием сыграл «Бурю на Волге», а Степка даже плюнул и сказал:

– Тьфу! Целоваться… Лучше уж жабу в рот.

– А в «гляделки» можно играть? – спросили хором самые маленькие ученицы с огромными бантами на макушках.

– «Гляделки»? – задумался я. – Как по-твоему, Степка?

– «Гляделки», я думаю, можно, – снисходительно сказал Степка.

Когда ряд других немаловажных деталей был выяснен и церемония окончена, мы принялись довольно бесцеремонно вербовать себе одноклассниц.

Девочки спешно прихорашивались.

Первой я записал Таю Опилову, обладательницу толстой золотой косы.

– Я сегодня не в лице, – сказала в нос Тая Опилова, – у бедя дасборг (у меня насморк)…

Записывая девочек, мы тут же в своем списке пометили: около фамилий строгой девочки – Бамбука, около двух маленьких – Шпингалеты, рядом с толстой – Мадам Халупа. Затем были еще Соня-Персоня, Фря, Оглобля, Букса, Люля-Пилюля, Нимур-мура, Шлипса и Клякса.

А девочки, которых мы не выбрали, называли нас дураками.

– Ну, – сказал Степка, когда мы вышли, – теперь Б классе придется без выражений, пока не привыкнут.

Во дворе встретилась депутация нашего класса «Б». Произошло крупное объяснение по поводу того, что мы опередили их. Нам слегка испортили наш вид и настроение.

«СОБАЧЬЯ ПОЛЬКА»

В амбарном городке вымирают голуби. Ветер шуршит в пустых амбарах страшным словом «разруха».

– Свистит разруха сквозь оба уха, – говорит наш сторож Мокеич, горестно наблюдая за тем, что творится в школе.

А в школе происходят такие громкие дела, что лошади на улице пугливо косят глаза на нас или шарахаются на другую сторону улицы. Целый день гремит в школе «собачья полька»: одним пальцем – до! ре! ре!.. до! ре! ре!.. си! ре! ре! Пианино волокут по коридору. Его возят из класса в класс на свободные уроки.

Класс обращается в. танцульку. Ученики открыто уходят с уроков.

«Карапетик бедный, отчего ты бледный?.. Оттого я бледный, потому что бедный…» Учитель после звонка ловит в коридоре учеников и умоляет их идти на урок.

– Вы же хорошо учились, – с отчаянием говорит добрый математик Александр Карлыч, поймав меня за рукав. – Идемте, я вам объясню преинтересную штуку относительно тригонометрических функций угла. Прямо удивитесь, до чего интересно. Чистая беллетристика.

Из вежливости я иду. Мы входим в пустой класс. До, ре, ре!.. До, ре, ре! – слышится из соседнего. Александр Карлыч садится за кафедру. Я занимаю переднюю парту. Все чин чином, только учеников нет. Класс – это я.

– Пожалуйте к доске, – вызывает меня математик.

Рядом с доской я вижу расписание уроков на завтра. Ого! Завтра трудный день! Пять уроков. Первый урок – пение, второй – рисование, третий – чай, четвертый – ручной труд, пятый – вольные движения.