Двое, не считая призраков

• Предыдущая
• 34/104
• Следующая

Борис, любивший слушать ее грезы, никогда не относился к ним как к реальным фактам будущего. Никаких отцовских чувств у него не было в помине. Ребенок-помеха, раздувающий Лорин живот, ворующий у нее кальций и гемоглобин, должен был отпочковаться и куда-то сгинуть. Вроде болезненного зуба, который недавно Боре вырвали. Судьба гнилого зуба никого не интересует.

Наверное, Лора очень боялась родов. Соседки, молодые матери, с которыми она сошлась в последнее время, живописали процесс в самых мрачных красках. Но Лора ни разу не заикнулась о своих страхах. Боря живо реагировал на любую ее физическую боль, гораздо острее, чем на собственную. Поэтому Лора помалкивала.

Преждевременные роды начались в выходные. Боря батрачил на даче у коменданта общежития. Строил дом не за деньги, а за обещание (удача несказанная!) посодействовать в получении комнаты в общежитии.

Родилась девочка. Лора умерла.

Борис приехал поздно вечером, уставший как собака. На кухне сидели опухшие от слез и водки мамаши и серые лицом папаши.

— Сыно-о-о-чек! — заголосила мать. — У тебя девочка! А Лора умерла! Ой, горе-то како-о-о-е!

Выражения «Лора умерла» не существовало, Боря его не услышал. Понял, что жену увезли в больницу.

— Батя! — обратился он к отцу. — Займи до получки десятку. Хочу Лоре джинсы купить.

Джинсы были его главной заботой в последнее время. Потому что Лора как-то сказала, что ей нечего будет носить после родов, хорошо бы джинсы — в них и зимой и летом, в любую погоду. Он копил на джинсы, которые подарит жене, когда спадет ненавистный живот.

— Да ты спятил! — возмутился отец. — Кто в джинсах покойницу хоронит?

Точно магнитофонная пленка вернулась назад, Боря второй раз услышал: «Лора умерла. Какое горе. Покойницу хоронить» — и понял смысл.

Он потерял сознание. Не полностью, а наполовину. Не свалился на пол, а упал спиной на стену и съехал вниз. Не отключился, но предметы, звуки, запахи — все потеряло резкость, подернулось туманом и расплылось.

Туман не рассеивался и в последующие дни. Боря что-то делал, куда-то ездил, о чем-то договаривался, покупал продукты на идиотские, никому не нужные, такие же пошлые, как свадьба, поминки — все в мороке, в пелене, в дымке. Будто кто-то завладел его телом и распоряжался, как роботом. Он услышал злую сплетню соседки: «Вот молодежь! У него жена преставилась, а с него как с гуся вода!» — и не моргнул. Руку кипятком обварил, пузырями вздулась — ничего не почувствовал.

В гробу не его Лора, а какая-то восковая фигура с церковной бумажкой на лбу. Тетки воют-рыдают противными высокими голосами, хорошо, что далеко. Точно из-за гор — едва слышно. Толкают его в спину: иди, простись.

— Да пошли вы! — громко выругался Борис.

Народ ахнул возмущенно. Борис оттолкнул мать и тещу, вышел из зала крематория на улицу.

Октябрьский ветер срывал с деревьев оставшиеся редкие листья, поднимал и кружил те, что валялись на земле. Лора бы сказала: «Они танцуют! Ты видишь, что они танцуют? Почему ты не видишь? Как под музыку кружатся — та-та-та-та! Ведь это вальс! Вальс осенних листьев».

Борис развернулся и бросился обратно. Под звуки душераздирающей музыки (далеко-далеко) гроб уплывал вниз, под землю, в печь.

* * *

Девочка родилась маловесной и слабенькой. Ее месяц держали в больнице под колпаком. Выходили, откормили до двух килограммов ста пятидесяти граммов — сказали: забирайте. Боре выдали на руки сверток с пышным розовым бантом. Он поднял уголок одеяла, увидел сморщенное красное личико двухкилограммового головастика. Почему-то не хотелось шмякнуть головастика о землю, хотя из-за него погибла Лора. Вообще ничего не хотелось, в том числе — жить. Отдал матери сверток, равнодушно и брезгливо.

Боря пил. Ежедневно и упорно. Заливал в себя вино и водку. Стойкое отвращение, которое с детства испытывал к спиртному, давало о себе знать. Организм не принимал алкоголя, выплескивал его наружу, выворачивал желудок, выкатывал глаза из орбит, спиралью скручивал кишки. Но Боря упорно пил. Другого способа ухода от действительности он не знал. В тумане и мороке, как пришибленный, а выйти из них… Куда? Лоры нет!

Родители, тоже не мыслившие иного утешения в горе, как спиртное, вначале поощряли его возлияния. Потом, увидев нечеловеческое упорство Бори — пить, пить и пить, — стали возникать. Не давали денег, ругались. Он занимал у всех подряд, таскал из дома вещи и продавал за бесценок. Только бы купить водки!

Боря стремительно катился вниз.

ИСКУСИТЕЛЬ

Посланец с того света не удивил и не испугал Борю. Его вообще ничто не могло удивить, испугать, там паче обрадовать. Да хоть марсианин! Пошли вы все!

В горле саднило от частой рвоты, в животе плясали сабли и ножи. Чуть подождать и еще полстакана заглотить.

— Молодой человек! Ах, как вы расточительно обращаетесь с такой прекрасной физической формой!

Это проговорил старикашка, сморчок-боровичок, неизвестно когда вошедший и пристроившийся в кресле.

— Иди к черту! — послал Боря.

— Можно сказать: только от него! — весело сообщил старикашка. — Только от него, родимого!

Он говорил как добрый дедушка, а глаза, хитрые и злые, словно щупали Борю, бегали по телу, оценивали.

— Выбирать не приходится, — вздохнул боровичок. — Хоть не имбецил, и на том спасибо.

Боря выпил вино. Только опрокинул в рот, оно тут же ринулось наружу.

Его выворачивало в туалете. За спиной стоял старикашка и комментировал:

— Очень хорошо! Для надежности еще два пальчика в глотку, чтобы вся дрянь выскочила.

Без пальчиков Борю со свистом и стоном вывернуло до потрохов. Слюни и сопли повисли длинными вожжами.

• Предыдущая
• 34/104
• Следующая