Перст указующий

• Предыдущая
• 214/253
• Следующая

– Почему?

– Она стара. Думаю, ей время пришло умереть. Я ничего не могу поделать.

– Возможно, Лоуэр сумел бы.

– Он может попытаться, если согласится, и я буду счастлива, если он преуспеет.

– Я его попрошу. Если этот Кола скажет, что она больше не его пациентка, Лоуэр поддастся уговорам. Он не станет оскорблять собрата, делая это без его позволения, но мы, по-видимому, без труда его получим.

– Мне нечем заплатить.

– Я придумаю что-нибудь. Не тревожься.

С величайшей неохотой я встал. Будь моя воля, я остался бы там на всю ночь, чего никогда не делал раньше и что нашел до странности заманчивым: слышать биение ее сердца у моей груди и чувствовать ее дыхание у меня на щеке были сладчайшими из ощущений. Но это означало бы навязать ей себя и не прошло бы незамеченным наутро. Ей надо было восстанавливать свое доброе имя, а мне – сохранять свое. Оксфорд не походил тогда на королевский двор, не было в нем и нынешней распущенности. Все держали уши открытыми, и слишком многие были скоры на порицание. Я сам был таков.

Моя матушка привела лишь самые незначительные возражения, когда я объявил, что Сара раскаялась в своих грехах, добавив, что они на деле были меньше, чем раздули их досужие сплетники. Милосердие требует простить грешника, если раскаяние его искренно, как оно есть, завершил я, в данном случае.

– И она хорошо работает и, возможно, теперь будет брать на полпенни в неделю меньше, – проницательно заметила матушка. – За такую плату нам, уж конечно, никого лучше не сыскать.

Так все было решено (еще один полпенни пошел из моего кармана, дабы возместить разницу), и Сара была нанята вновь, затем надо было разрешить затруднение с врачом, и несколько дней спустя я заговорил об этом с Лоуэром, когда мне предоставить такая возможность. Его в то время непросто было застать одного, так как он усердно корпел над своим трудом по изысканиям в области мозга, и посвящение этого труда доставляло ему множество забот.

– Кому мне его адресовать? – спросил он меня, озабоченно хмурясь, не дав мне возможности заговорить первым. – Это дело исключительно деликатное и самая щекотливая стадия всего предприятия.

– Но, разумеется, – начал я, – сам труд…

Он от меня отмахнулся.

– Труд – ничто. Безупречная работа и сосредоточенность. Расходы на публикацию много серьезнее. Вам известно, во что обходится хороший гравер? Мне нужны отменные иллюстрации; весь смысл теряется, если запорчены рисунки, а некоторые работают так, что, когда они закончат, никто потом не разберет, мозг это человека или овцы. Мне нужно по меньшей мере двадцать иллюстраций, и все – работы лондонского гравера. – Он тяжело вздохнул. – Завидую я вам, Вуд. Вы можете писать какие угодно книги и не мучить себя такими вещами.

– Я тоже рад был бы помещать много гравюр, – возразил я. – Очень важно, чтобы читатели видели изображения тех, о ком я пишу, и сами могли судить, верен ли мой рассказ об этих мужах, сравнивая деяния с чертами лиц.

– Все это верно. Я лишь указываю на то, что, если понадобится, ваши слова сами могут за себя постоять. В моем случае труд станет неудобочитаемым, если в нем не будет дорогостоящих иллюстраций.

– Так тревожьтесь об этом, а не о посвящении.

– Иллюстрации, – серьезно сказал он, и на лицо его вновь вернулось обеспокоенное выражение, – это всего лишь деньги. Хождение по мукам, но хотя бы простое. В посвящении – все мое будущее. Я честолюбив и мечу слишком высоко? Или скромен и мечу слишком низко, и весь мой труд пропадает втуне без всякой для меня пользы?

– Книга, мне кажется, сама по себе награда.

– Слова истинного ученого, – брюзгливо бросил он. – Хорошо вам говорить, когда у вас нет семьи, которой нужны деньги, и когда вы вполне довольны навеки остаться здесь.

– Я жажду известности не меньше других. Но она должна стать плодом восторгов книгой, а не того, что я стану использовать ее как оружие, дубинкой пробивая себе путь в милости к сильным мира сего. Кому вы подумываете ее посвятить?

– В мечтах, когда я думаю о славе, я, естественно, думаю посвятить ее королю. В конце концов, этот Галилео в Италии поставил на титуле какой-то работы имя Медичи и, как следствие, на всю жизнь заполучил доходное место при дворе. Я воображаю себе, как его величество будет настолько воодушевлен, что немедленно назначит меня лейб-медиком. Вот только, – горько добавил он, – лейб-медик у него уже есть, а его щедрое величество сам слишком стеснен в средствах, чтобы держать двоих.

– Почему бы вам не проявить больше воображения? Его величеству посвящали уже столько всего, что он не в силах изъявлять благодарность каждому автору в Англии; вы просто затеряетесь в обшей куче.

– Кого вы предлагаете?

– Даже не знаю… Посвятите его кому-нибудь, кто богат, кто оценит вашу любезность и чье имя привлечет внимание. Как насчет герцогини Ньюкастлской?

– Ну да! – презрительно фыркнул Лоуэр. – Очень смешно. С тем же успехом я могу посвятить мой труд памяти Оливера Кромвеля. Прекрасный способ, позвольте заметить, добиться, чтобы пытливые умы никогда больше не восприняли меня всерьез. Женщины, производящие опыты, – афронт для своей семьи и для своего пола. Будет вам, Вуд, я говорю серьезно.

Я усмехнулся.

– Лорд Кларендон?

– Слишком предсказуем и может лишиться власти или умереть от апоплексического удара еще до выхода книги.

– Тогда, может, его соперник? Граф Бристольский?

– Посвятить книгу отъявленному католику? Вы хотите, чтобы я умер с голоду?

– Так, значит, восходящая звезда? Скажем, Генри Беннет?

• Предыдущая
• 214/253
• Следующая